Дитте - дитя человеческое - Мартин Андерсен-Нексе

К ЗВЕЗДАМ

…Ты, что бросил жар сердечный

в холод бездны вековечной,

уповаешь ли и там?..[9]

I

ПТИЧКИ БОЖЬИ

Лютое время зима для мелких пташек. Но бедному люду зимою прямо ад, и терпит он адовы муки дважды: сначала испытывает страх в ожидании зимы, а затем — когда зима наступает. Как злой призрак, начинает она тревожить умы бедных людей, едва минуют долгие дни, и приходится ложиться спать уже при свете лампы. Для лампы нужен керосин, а скоро понадобится покупать и растопку, и кокс, и чем темнее и холоднее на дворе, тем больше расходов в доме. Мрак и холод — свирепые кони зимы. А правит ими сам князь тьмы — сатана, взгромоздясь на страшную кладь из нужды, забот и горя. Едет он прямехонько из преисподней и является вообще единственным постоянным поставщиком для бедняков. Правда, они и не думают звать его. Перевернуться бы ему по дороге со своей кладью или вывалить ее, к примеру, у дверей богатых!.. Любопытно бы поглядеть, как они примут сатану с его хламом. Но сатана знает свое дело! Не с мусором к парадной двери, а к черному крыльцу с праздничным пирогом!

Пташки, впрочем, переживают невзгоды на свой лад, довольно беззаботно, — ежатся и хохлятся, когда небо в тучах, и звонко щебечут, чуть проглянет солнце, — во всем полагаются на волю неба! У бедняка же злосчастная повадка размышлять; создатель в свое время сотворил его по ошибке человеком, хоть и отвел ему место среди животных. Бедняк никак не может забыть прошлое и не может не думать о будущем. Еще не опомнившись от жестокой трепки прошлогодних холодов, он уже с содроганьем прислушивается к щелканью бича грядущей зимы. Какова-то будет она? Очень лютая? Да уж лучше бы так, — тем скорее отделались бы от нее: «жестокие господа редко правят долго»! Или она будет изводить бедняка понемножку, медленно и упорно? Это хуже всего!

Во всем ищет бедняк примет: смотрит и на урожай, и на полевую мышь, и на листопад — медленный он или быстрый, и на хлеб из новины — спорый вышел или нет? Примечает цены на топливо. Если уголь дорожает — быть зиме суровой! Черт горазд на выдумки и любит подшутить над бедняком, а бедняк слишком хорошо знает его изобретательность.

Господь бог в изобилии уродил в деревне рябину и калину для пташек, а здесь, в городе, крысы все лето покоя людям не давали, пренахально собирая себе запасы на зиму. Воробьи, правда, спаривались на крышах до глубокой осени, словно рассчитывая на вечное лето, но эти бродяги в счет не идут. Им был бы только теплый конский навоз, а его круглый год много.

Зима действительно пришла суровая. Холода завернули рано, снега выпало много, и все работы приостановились. Как раз такая же зима, какая запомнилась Дитте с детства, когда она жила на Песках, тогда холод пробирал до костей и давал о себе знать в двух шагах от затопленной в комнате печки.

Все, что только можно было собрать и наскрести, поглощалось этой ненасытной железной утробой, и все ей было мало. Целый совок угля, а то и два шли на то, чтобы только заставить кофейник, все время стоявший на конфорке, покрыться копотью да плюнуть гущей разок-другой. Зато торговцу углем было выгодно, он чертовски быстро богател. Порядочно откладывал, должно быть, в копилку, ибо мерки для угля у него становились все меньше да меньше. Все же остальные мелкие торговцы квартала в один голос жаловались.

Пташки мерзли и прилетали за едой под окна; бывало, что даже прямо стучались клювами. Стекла никогда не оттаивали, так что птичек не было видно, но Дитте знала, что они тут. Оцинкованный наружный подоконник мансардного окошка служил кормушкой, куда Дитте выкладывала остатки еды. Поблизости всегда караулила какая-нибудь пичужка, и стоило Дитте стукнуть оконной рамой, как пташка подавала сигнал, и вмиг слеталась целая стая. Малышей это очень забавляло, и Дитте приходилось перечислять названия всех птиц, в которых она узнавала своих старых знакомцев из деревни.

— Они тоже узнали тебя? — спросил Петер.

Похоже было на то. Во всяком случае птицы ее ничуть не боялись. Кроме воробьев, прилетали овсянки, зяблики, черные дрозды и подорожники — откуда только они брались! Раньше Дитте никогда не видала их в городе. Видно, холод сгонял их всех вместе к человеческому жилью. Нужда вызывает удивительную доверчивость и общительность. Обычно боявшиеся людей лесные зверьки подходили, бывало, в суровые зимы к самому Сорочьему Гнезду и выпрашивали подачки у кухонной двери — и лисицы, и зайцы. Пришлось Дитте рассказать детишкам и об этом. И им Сорочье Гнездо — презренное логово Живодера, которое добрые люди объезжали за милю, — рисовалось каким-то волшебным замком, где картофель запасался на всю зиму в подвале, селедок солилась целая бочка, в печной трубе коптилось свиное сало. С трудом верилось теперь во все это даже самой Дитте, не то что детям, а старуха Расмуссен только руками всплескивала и восклицала:

— Господи! У вас, значит, был настоящий хутор! И еще лошадь вдобавок? Этого даже у булочника нашего нету!

Крысы, и те стали действовать скопом. Однажды к утру через задний двор была протоптана в снегу широкая тропа: это все крысы, одна за другой, ушли из «Казармы» искать счастья в другом месте.

Да, хорошо было тем, кто знал, куда уйти! Другим оставалось только дрожать и кутаться. Старуха Расмуссен совсем сгорбилась и даже стала меньше ростом, да и Дитте как-то съежилась от холода.

Туго ей приходилось последнее время. Несчастье с Георгом надломило ее, она и до сих пор еще не совсем оправилась от этого удара. Потрясение отразилось на ее здоровье, и она страдала кровотечениями, несмотря на беременность. Сильные холода еще более ухудшили положение; работы почти не сыскать было. Да это, пожалуй, и к лучшему, если учесть слабость здоровья Дитте.

Но ужасно трудно было перебиваться. Еще спасибо соседям — помогали!

Все это были люди, столь же неимущие, как и она, — по крайней мере большинство из них, но все они делились с ней и с ее ребятишками последним куском.

Приходилось сказать спасибо и Карлу, хотя это и было ей не очень по душе.

Он какими-то путями проведал о том, как тяжело ей живется, и вскоре после несчастья с Георгом явился к Дитте, тоже, видимо, измученный безработицей. Дитте даже вскрикнула, увидев его в первый раз, — они ведь не встречались с самого ее переезда в столицу. С тех пор Карл всякий раз, как ему удавалось заработать что-нибудь, приходил поделиться с ними и ничуть этим не кичился. Дитте понемногу привыкла к нему, но не понимала, как и чем он перебивается. Жалоб от него она не слыхала.

Но однажды он пришел с пустыми руками, голодный и промерзший.

— Вот горе-то, ничего я вам сегодня не принес, детки! — сказал он малышам, выжидательно смотревшим на него.

Бледные они были, заморенные, в золотушных болячках.

— Где же твое пальто? — спросила Дитте. — Тебе ведь холодно в одной куртке.

Карл только улыбнулся.

— Теперь я спрячу самолюбие в карман и отправлюсь домой, — сказал он. — Невозможно тянуть так дольше.

Последнюю неделю у него даже пристанища не было; обедал он через день, в те дни, когда кормили бесплатно у «Самаритян», а ночевал в сараях и на чердаках.

— Но долго так не проживешь, полиция выследит, — добавил он тихо.

Дитте слушала его, широко раскрыв глаза, медленно заплывавшие слезами.

— А я и помочь тебе не могу, — сказала она. — Даже покормить тебя нечем. Я могла бы только предложить тебе теплую постель…

И она нерешительно перевела глаза с него на кровать.

— О, да! — умоляюще вырвалось у него. — Ты позволишь? На какой-нибудь часок всего! Я так давно не спал в теплой постели.

Карл был так измучен и слаб, что моментально уснул. Дети старались не шуметь, но в сущности это было неважно, потому что он спал как убитый. Куртку и жилет он снял с себя и повесил на спинку кровати. Дитте осмотрела пуговицы и подкладку. Видно было, что он сам чинил свою одежду, — стежки ложились так неумело; все, однако, было сделано аккуратно и чисто. Карл ни к чему не относился спустя рукава.

Но платье было потертое, изношенное донельзя. Мороз пробежал у Дитте по спине при мысли о том, что Карл день и ночь бродил по холоду в такой одежонке. С горя она взяла свой старый вязаный платок и, подложив вдвойне под спинку жилетки, простегала ее. Этим платком обвязывали маленького Петера, когда он кашлял или у него болели уши. Но вместо платка ведь можно будет взять старый чулок.

Под вечер Карл проснулся, отдохнувший и такой веселый, каким Дитте еще ни разу его не видала.

— Ну, теперь я отправлюсь в путь-дорогу домой, на хутор, — сказал он. — Пойду пешком, ночевать буду в ометах, как-нибудь доберусь. А как попаду домой, пришлю вам, ребятки, съестного. Колбасы, сала!

Дитте сбегала в булочную и выпросила лишний пеклеванник, который сунула Карлу.