Life - Keith Richards

К 1985-му, когда мы собрались в Париже записывать Dirty Work, атмосфера совсем испоганилась. Сессии пришлось откладывать, потому что Мик работал над своим сольником, а теперь вовсю занимался его раскруткой. Мик не принес нам практически ничего такого, над чем можно было бы работать. Он расходовал все песни на собственный альбом. И вообще он часто отсутствовал в студии.

Так что получилось, что я начал писать гораздо больше собственного материала на Dirty Work — и такого и сякого. И мерзкая атмосфера в студии действовала на всех. Билл Уаймен почти перестал появляться, Чарли улетал домой. Как я теперь вижу, в тогдашних вещах что не наезд, то угроза, сплошь и рядом: Had It with You, One Hit (to the Body), Fight. Мы сделали клип на One Hit (to the Body), в котором более или менее все прямо показано: у нас там почти буквально доходит до рукопашной помимо всякого сценария. Fight тоже дает представление, куда зашла на этом этапе братская любовь между двойняшками Глиммерами:

Gonna pulp you to a mess of bruises

‘Cos that’s what you’re looking for

There’s a hole where your nose used to be

Gonna kick you out of my door

Gotta get into a fight

Can’t get out of it

Gotta get into a fight183

И еще Had It with You:

I love you, dirty fucker

Sister and a brother

Moaning in the moonlight

Singing for your supper

‘Cos I had it I had it I had it with you

I had it I had it I had it with you

You always seem to haunt me

Always try to haunt me

Serving out injuctions

Shouting out instructions

But I had it I had it I had it with you

I had it I had it I had it with you

I had it I had it I had it with you184

В таком я был тогда настроении. Had It with You была написана в гостиной у Ронни, в его доме в Чизике прямо на берегу Темзы. Мы собирались возвращаться в Париж, но погода была такая дурная, что мы застряли на все время, пока опять не заработал дуврский паром. С нами были Питер Кук и Берт. Отопление не включили, и согреться можно было единственным способом — врубить усилители. не помню чтобы когда-нибудь раньше — может, только с All About You — сочинял вещь и тут же начинал понимать, что вообще-то пою про Мика.

Альбом у Мика вышел под названием She’s the Boss («Ко-мандует она»), и этим все сказано. Я так и не удосужился хоть раз его послушать от начала до конца. А кто удосужился? Это как Mem Kampf: все поставили себе на полочку, но прочесть руки не дошли. Что касается его последующих альбомных названий, то они прямо как на подбор: Prtmitive Cool («Доисторически крутой»), Goddess in the Doorway («Богиня на пороге») — которую ну просто невозможно было не переименовать в Dogshit in the Doorway («Собачье дерьмо на пороге»), — тут я даже говорить ничего не буду. Он скажет, что я не умею себя прилично вести и что у меня не рот, а помойка. Он даже написал песню на эту тему. Но этот его сольный контракт сам был таким неприличием, что никакие словесные тычки и в сравнение не идут.

Только по одному отбору материала мне показалось, что он совсем нюх потерял. Очень печальное зрелище. И он явно не готовился к тому, что не будет никакой реакции. Расстроился, естественно. Но мне просто в голову не приходит, с чего он решил, что у него все пройдет на ура. Тут-то я и почувствовал, что Мик оторвался от реальности.

Но, чем бы там Мик ни занимался, какие бы ни строил планы, я не собирался тухнуть и копить в себе яд. В любом случае в декабре 1985 года все мое внимание вдруг резко переключилось на другое — на чудовищную новость о смерти Иэна Стюарта.

Он умер от инфаркта и сорок семь лет. Я ждал его в тот день после обеда в отеле Вlakes в районе Фулхэм-роуд. Мы собирались встретиться после его похода к врачу. И примерно в три часа ночи накануне звонит Чарли. «Собираешься встречаться со Стю? Я говорю, да. «Короче, не придет он» — это так Чарли решил сообщить мне новости. Поминки провели на гольфовом поле в Лезерхеде, в Суррее. Он бы оценил иронию — только так он смог нас туда наконец затащить. Мы сыграли концерт-посвящение в клубе «100» — первый раз за четыре года появились вместе на сцене. Смерть Стю оказалась самым страшным ударом в моей жизни, кроме того, когда у меня умер сын. Поначалу ты еще под анестезией, продолжаешь, как будто он еще где-то есть. И он правда всегда был — являлся то так, то эдак еще очень долго. И сейчас является. Всплывает в сознании всякое смешное, из-за чего чувствуешь, будто он рядом, например, этот его характерный выговор из-за выпирающей челюсти.

Я до сих пор на него оглядываюсь. Например, вспоминаю, как он издевался над Джерри Ли Льюисом. В самом начале моя любовь к Киллеру185 и его игре принижала меня в душе Стю. «Хренов педрила, колотить только и умеет» — такая типичная реакция, как вспоминается. Потом, лет через десять, Стю подходит ко мне однажды и говорит: «Должен признать, есть у Джерри Ли Льюиса и положительные моменты». Ни с того ни с сего. Причем в промежутке между дублями. Еще бы я на такое не оглядывался.

Он никогда не заговаривал про жизнь и смерть, только когда кто-то загибался. «Доигрался, лопух несчастный». Когда мы приехали в Шотландию в первый раз, Стю тормознул на обочине и спросил кого-то: Can you nae tell me the way to the Odeon? («Не подскажете дорогу до «Одеона»?)186 — такой очень гордый шотландец, даром что из Кента. Стю был сам себе закон со своим вечным кардиганом поверх тенниски. Когда мы разрослись до мегастадионов и спутникового телевидения, до многотысячных толп на концертах, он выходил на сцену в своих «Хаш Паппис», со своей чашкой кофе и со своим бутербродом с сыром, которые, пока играл, оставлял прямо на инструменте.

Я сильно разозлился на то, что он меня бросил, — это у меня обычная реакция, когда помирает друг или любимый человек, хотя не должен был. Он много чего оставил после себя. Чак Ливелл, парень из Джорджии, из Драй-Брэнч, который играл в Allman Brothers, получил назначение прямо от Стю. Он в первый раз работал с нами на гастролях в 1982-м и пришелся ко двору, и мы его привлекали потом на всех следующих. К моменту смерти Стю Чак работал со Stones уже несколько лет. Если, не дай бог, помру» говорил Стю, Ливелл — тот, кто вам нужен. Не исключено, он уже знал, что болен, когда это говорил. Еще он сказал: «Не забудьте, что Джонни Джонсон до сих здравствует и прекрасно играет себе в Сент-Луисе». И все это в одни и тот же год. Может быть, врач ему уже сказал: тебе осталось вот столько.

Dirty Work вышел в начале 1986-го, и мне прямо не терпелось отправиться с ним в тур. Остальным, само собой, хотелось того же самого. Но Мик отписал нам письмо и сообщил, что гастролировать не собирается. Ему хотелось заниматься своими сольными делами. Скоро после того, как мы получили письмо, я прочитал в одном английском таблоиде, что Мик сказал, что Rolling Stones — камень у него на шее. Правда, так и сказал. На, утрись. Я не сомневался, конечно, что какая-то его часть так и думала, но говорить такое вслух — это другое дело. Тогда-то и была объявлена Третья мировая.

Поскольку гастрольные перспективы отсутствовали, я стал вертеть в голове замечание Стю про Джонни Джонсона. Джонсон с самого начала служил пианистом в бэнде у Чака Берри и, кроме того, если б у Чака хватило совести признать, был соавтором множества его хитов. Но на тот момент в Сент-Луисе Джонсон играл как раз нечасто. С тех пор как Чак сказал ему: «Скатертью дорожка» десять с лишним лет назад, он работал водителем автобуса, возил стариков, и о нем почти никто не вспоминал. Но Джонни Джонсон мог похвастаться не только тем, что работал в паре с Берри. Он вообще был одним из лучших мастеров блюзового фоно.

Когда мы писали Dirty Work в Париже, Стив Джордан, ударник, заглянул как-то к нам в студию и в результате сыграл на альбоме, подменив Чарли, у которого была своя черная полоса тогда — излишнее увлечение разными stupefiants, как французы их называют. Стиву тогда было что-то около тридцати — он был очень одаренный музыкант-универсал и вокалист. Он приехал в Париж писаться, как-то отпросившись со своей постоянной работы в домашнем бэнде шоу Дэвида Леттермана. До этого он играл в домашнем бэнде «Субботним вечером в прямом эфире» и успел поездить с Белуши и Эйкройдом в составе их Blues Brothers. Чарли приметил его барабанщицкие достоинства еще в 1978-м, когда он играл на «Субботним вечером в прямом эфире», и сделал себе засечку на память.

Позвонила Арета Франклин, которая тогда работала над фильмом под названием «Джек-попрыгун»’ с Вупи Голдберг, и позвала меня продюсировать заглавный трек. Я помню, что Чарли Уоттс сказал мне: если вдруг захочешь делать что-то на стороне, Стив Джордан — тот, кто тебе нужен. И я подумал: ага, если я подписываюсь делать Jumpin’ Jack Flash с Аретой, надо собирать бэнд. Начинать с нуля. Стива я и так уже знал, и, в общем, так мы и сошлись — на саундтреке для Ареты. Сессия, кстати, получилась классика. И у меня в сознании отложилось, что если я собираюсь заняться чем-то своим, то обязательно беру Стива.

Я представлял Чака Берри среди первых музыкантов, принятых в Зал славы рок-н-ролла, в 1986-м, и так получилось, что состав, который подыгрывал Чаку, и все остальные участники джема в тот вечер были из бэнда Дэвида Леттермана, в том числе Стив Джордан на барабанах. И сразу после этого Тейлор Хэкфорд попросил меня быть музыкальным директором на полнометражном фильме, который он делал к шестидесятилетию Чака Берри, и у меня в голове тут же всплыли слова Стю: Джонни Джонсон до сих пор здравствует. Первая проблема, как я понял в следующую секунду, — это то, что Чак Берри так долго играл со случайными составами, он уже не помнит, что такое играть с мастерами. И особенно с Джонни Джонсоном, с которым он не играл с тех пор, как они расстались в начале 1970-х. Когда Чак обернулся и сказал в этой своей неподражаемой манере: Джонни, пиздуй отсюда, — он сам отрезал себе правую руку и еще половину левой.