Июнь-декабрь сорок первого - Давид Ортенберг

Гвардейцы умрут, но не отступят. Группу бойцов пятой роты N-го полка атаковала большая танковая колонна неприятеля. 54 танка шли на участок, обороняемый несколькими десятками гвардейцев. И бойцы не дрогнули.

- Нам приказано не отступать, - сказал им политрук Диев.

- Не отступим! - ответили бойцы.

Меткими выстрелами из противотанковых ружей они подбили 7 танков и остановили вражескую колонну. Разбившись на три группы, немецкие танки вновь пошли в атаку. Они окружили горсточку смельчаков с трех сторон. Танки подходили все ближе и ближе. Вот они у окопа - 47 танков против горсточки бойцов! Это был действительно неравный бой. Но не дрогнули гвардейцы. В танки полетели гранаты и бутылки с горючим. Загорелись еще три машины.

Более четырех часов сдерживала группа бойцов пятой роты 54 немецких танка. Кровью и жизнью своей гвардейцы удержали рубеж. Они погибли все до одного, но врага не пропустили. Подошел полк, и бой, начатый группой смельчаков, продолжался. Немцы ввели в бой полк пехоты. Гвардейцы стойко отбивались, защищая позиции Диева. В результате боя противник потерял 600 солдат и офицеров и 18 танков.

- Ни шагу назад! - повторяют гвардейцы слова боевого приказа и несгибаемо твердо стоят и удерживают рубежи обороны. В битвах за Москву растет доблесть панфиловской гвардейской дивизии".

Должен сказать, что в тот день, когда готовился номер газеты, датированный 27 ноября, глаз мой как-то не зацепился за эту заметку, помещенную на третьей странице под скромным заголовком. Только утром, когда газета уже вышла, перечитывая ее, я глубоко задумался, но и тогда еще не пришел ни к какому решению.

Днем поехал в ГлавПУР. Как обычно, просматривая там последние донесения политорганов, вычитал в одном из них такой эпизод:

"16 ноября у разъезда Дубосеково двадцать девять бойцов во главе с политруком Диевым отражали атаку танков противника, наступавших в два эшелона - двадцать и тридцать машин. Один боец струсил, поднял руки и был без команды расстрелян своими товарищами. Двадцать восемь бойцов погибли как герои, задержали на четыре часа танки противника, из которых подбили восемнадцать".

Сразу же вспомнилась корреспонденция Коротеева. Ясно было, что в политдонесении речь идет о том же бое панфиловцев с танками. Здесь меньше подробностей, но зато указан район боев. И еще вот эта суровая правда о двадцать девятом бойце, струсившем в беспощадном бою...

Уйти от этих двух сообщений, которые как бы скрестились и в моем уме и в сердце, я уже не мог. Когда вернулся в редакцию, у меня уже созрело вполне определенное решение. Вызвал Кривицкого, протянул ему выписку из политдонесения, спросил:

- Читали сегодня в газете репортаж Коротеева? Ведь это о том же?

- Все сходится, - подтвердил он и уставился на меня в ожидании, что последует дальше.

- Надо писать передовую, - сказал я. - Это пример и завещание всем живущим и продолжающим борьбу.

Обсудили, как быть с двадцать девятым. В те дни сказать истинную правду о нем было гораздо труднее, чем умолчать о самом его существовании. Вероятно, по этой причине и в корреспонденции Коротеева ни слова не было о двадцать девятом. Но на этот раз нам хотелось быть точными и объяснить все, что там происходило.

Я посмотрел на часы и предупредил:

- Имейте в виду - передовая в номер.

К полуночи она лежала у меня на столе. Над ней заголовок - "Завещание 28 павших героев". Пример панфиловцев был назван завещанием, то есть той святой волей умершего, какую принято исполнять безоговорочно.

Передовая вызвала многочисленные отклики. Одним из первых позвонил мне Михаил Иванович Калинин и сказал:

- Читал вашу передовую. Жаль людей - сердце болит. Правда войны тяжела, но без правды еще тяжелее... Хорошо написали о героях. Надо бы разузнать их имена. Постарайтесь. Нельзя, чтобы герои остались безымянными...

Затем мне сообщили, что передовую читал Сталин и тоже одобрительно отозвался о ней.

Надо было продолжать хорошо начатое и очень благородное дело. Мы командировали спецкора в панфиловскую дивизию. С помощью работников политотдела, комиссара полка, командиров подразделений ему удалось восстановить всю картину боя у разъезда Дубосеково. Мы опубликовали имена 28 гвардейцев. Была уточнена и фамилия политрука, названного Диевым и в репортаже Коротеева, и в политдонесении. Так, оказывается, прозвали бойцы своего политрука Василия Клочкова.

Гвардейцы! Братьев двадцать восемь!

И с ними вместе верный друг,

С гранатой руку он заносит

Клочков Василий, политрук,

Он был в бою - в своей стихии...

Нам - старший брат, врагу - гроза.

"Он дие, дие, вечно дие",

Боец-украинец сказал,

Что значит: вечно он в работе.

В том слове правда горяча,

Он Диевым не только в роте

В полку стал зваться в добрый час.

Вскоре редакция получила для опубликования Указ Президиума Верховного Совета СССР о присвоении звания Героя Советского Союза большой группе воинов, отличившихся в боях за Москву. Читая этот Указ уже в полосе, я увидел там вперемежку с другими знакомые имена всех участников боя у разъезда Дубосеково. Подивился, почему они не выделены в особый Указ?

Позвонил Жукову. Он был удивлен не меньше меня. С кем после этого говорил Георгий Константинович - не знаю, быть может, с Калининым, а возможно, и со Сталиным, но через несколько часов мы получили новый вариант указов. Присвоение звания Героя Советского Союза двадцати восьми гвардейцам-панфиловцам было оформлено отдельным Указом.

Этот подвиг сам просился в стихи, в поэмы. Забегая вперед, укажу, что в марте сорок второго года из Ленинграда приехал Николай Тихонов. Мы попросили его написать такие стихи, хотя, говоря откровенно, было как-то неловко взваливать это дело на человека, вырвавшегося всего на несколько дней из неслыханно тяжелых условий ленинградской блокады. Николай Семенович горячо откликнулся на нашу просьбу. Вечером 21 марта он уже читал нам в редакции свою поэму "Слово о 28 гвардейцах":

Нет, героев не сбить на колени,

Во весь рост они стали окрест,

Чтоб остался в сердцах поколений

Дубосекова темный разъезд...

Полосы очередного номера газеты к тому времени были сверстаны, но освободили для поэмы три колонки на третьей полосе, и на второй день это волнующее произведение дошло до участников Московской битвы, разлетелось по всей стране. Отголоски этого события долго жили в сердце поэта. Спустя три месяца Николай Семенович писал мне:

"Я еще раз горячо пережил все воспоминания о тех днях, когда я писал о 28-ми героях... Как Вы были правы, что ее надо писать в Москве и немедленно".

Итак, первым открыл для нашего народа подвиг 28 панфиловцев Василий Коротеев, хотя он по своей скромности никогда не называл себя первооткрывателем, считая, что эта заслуга не одного человека, а всего коллектива "Красной звезды".