На Волховском и Карельском фронтах. Дневники лейтенанта. 1941–1944 гг. - Андрей Владимирович Николаев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
А теперь бери карту. Смотри: мы поддерживаем 173-й полк 90-й дивизии. Прорвав оборону, дивизия выходит на оперативный простор и наступает в направлении населенного пункта Инонкюля. Но командование решило этот населенный пункт в лоб не брать, а послать 173-й полк в обход, усилив его самоходными установками. Предполагается, что с севера не должно быть сильных оборонительных сооружений: там естественное прикрытие – лес, горы и болота. Нашему полку по такой местности не пройти, да и особой необходимости в том нету. Полк будет занимать боевой порядок с фронта, вот здесь: между дорогами, севернее хутора Ино. В обход с пехотой пойдешь ты. Тебе поручается вызывать огонь по первому требованию пехоты и управление огнем всего полка с фронта. Понял?
– Да! Товарищ майор, понял!
– Тогда все! Бери радистов, разведчиков и рысью догоняй пехоту. 173-й уже, поди, на марше.
Сквозь густую лесную чащобу продирается 173-й стрелковый полк. Две самоходки своей могучей стальной грудью пробивают дорогу: валят деревья, подминают подлесок и кустарник. За машинами остается просека, и по ней под надсадные крики солдат измученные лошади тащат пушки полковой артиллерии, повозки с боеприпасами и патронами. Обремененные ношей, нестройной толпой бредут по лесу усталые роты солдат.
Командир полка – сумрачный и неразговорчивый субъект. При моем докладе ему он глядит на меня с каким-то мрачным озлоблением, даже не скрывая своей неприязни. Но тут я совершенно неожиданно наталкиваюсь на Артюха. Вот уж кого-кого, а его-то я никак не ожидал здесь встретить. В училище его почему-то никто не воспринимал серьезно.
– Николаев, Андрюха! – кричит Артюх, и физиономия его плывет в улыбке, становится совершенно круглой и румяной, словно поджаренный блин. Рот растянут до ушей, глаза превратились в щелки. – Ты как здесь?
– Я начальник разведки 534-го минометного. И мы этот полк стрелковый поддерживаем.
– Ты скажи, вот встреча. Ну кто бы подумал. Так ты, значит, начальник разведки минометного? А я адъютант подполковника Рябко, командира 173-го.
Лицо Артюха вдруг резко изменилось, он помрачнел, физиономия из круглой стала угловатой, а глаза в обрамлении густых ресниц показались зловещими.
– Олега Радченко, – как бы силком выдавил из себя Артюх, – вчера в спину садануло. Должно, помрет.
Я не сразу сообразил, о ком говорит Артюх. Не мог я так вот с ходу уразуметь, что моего самого близкого друга по училищу Олега Радченко «в спину садануло». Я не видел Олега полтора года, а вот Артюх видел его вчера, тяжело раненным и, быть может, умирающим.
Солнце словно решило взять реванш за вчерашнее, и даже здесь, в глухом лесу, становилось жарко. Пробиваясь сквозь густую хвою высоких сосен, лучи его играли веселыми зайчиками на причудливом узоре папоротников, на мягкой бархатистости мха, на сухих корявых ветках серого вереска. Одолевают комары – их здесь тучи. Пропитанная влагой земля отдавала ее воздуху обильной испариной, дышать становилось тяжело и трудно. Артюх без устали работал языком, а мрачного настроения, связанного с воспоминанием о смертельной ране Олега Радченко, как не бывало. Командир 173-го уже несколько раз обращал свой взор в нашу сторону. Наконец он спросил Артюха:
– Ты что, никак, знаком с ним, что ли?
– Так ведь училищные кореши, – выкрикнул Артюх, – на одних нарах спали, с одного котла хлебали! – Артюх тут, конечно, прихвастнул – «корешами» мы никогда не были. Ну а на одних нарах – спали.
– Не подведешь, артиллерист, а? – спросил подполковник Рябко каким-то больно уж мрачно-тоскливым и безнадежным тоном.
– Наш полк никогда и никого не подводил. Тридцать шесть рабочих стволов, и огня даем столько, сколько просят, – отвечал я излюбленной фразой командира своего полка.
– Ладно, артиллерист, посмотрим, как ты выполнишь свое обещание.
День клонился к вечеру, а мы все шли и шли вслед за самоходными установками и никак не могли преодолеть эти злополучные семь или восемь километров. Шум и рев моторов, грохот падающих деревьев, ругань людская и ржанье конское, не умолкавшие весь день, довели всех до состояния полного тупого безразличия. Я присел на поваленном бревне. Артюх исчез так же внезапно, как и появился. Рядом со мной, привалившись к стволу дерева, молча сидел радист Семен Соколов, Поповкин с хрустом грыз сухарь, Ярцев дремал, а Сашка Логинов о чем-то шушукался с Васильевым.
Наконец самоходные установки расчистили проход, и полк вышел на проселочную дорогу, идущую строго в южном направлении. Солнце опускалось за деревья, когда мы сквозь редеющие стволы сосен увидели красные домики населенного пункта Инонкюля. Лучи заката окрашивали их в полыхающие тона на фоне искрящейся зелени. Танкисты приглушили моторы. Пехота залегла по опушке леса. Командир полка, офицеры штаба, командиры батальонов и командир самоходок, Артюх и я подошли к кромке леса на безопасное расстояние. Нужно оценить ситуацию и принять оперативное решение. Перед нами почти геометрически правильная поляна, образованная, вероятно, в результате планомерной вырубки. Поляна крутым изумрудным скатом простирается вниз, под гору, вплоть до Инонкюля. Справа поляну окаймляет сплошная стена черно-зеленого леса, слева такая же стена, освещенная лучами заходящего солнца. Внизу, за краем поляны, глухой темно-фиолетовый провал. А там, вдали, на подъеме, горящие оранжево-красными бликами домики и сверкающие бело-розовыми пятнами столбы каменной ограды. Это и есть «цель» нашего изнурительного похода, опорный пункт финнов – хутор Инонкюля. Я смотрю в бинокль и не верю своим глазам: никаких ДОТов или ДЗОТов, бронированных колпаков, проволочных заборов, надолбов, траншей нет и в помине. Открыто, не таясь, меж домами ходят солдаты в серо-голубых шинелях и форменных финских каскетках и таскают какие-то тюки и ящики. И никакой спешки, паники или признаков бегства.
– Где этот минометчик? – слышу я грубый голос подполковника Рябко.
– Я здесь.
– Вот тебе цель. Видишь? Давай огня. – И он указал рукою вниз – туда, где копошились люди в финских шинелях.
Соколов раскинул антенну и с наушниками на голове ждет моего приказа. Я дал ему знак рукой. Щелкнул переключатель. Соколов привычно продул микрофон и стал вызывать: «Фургон! Фургон! Я ласточка! Как слышите. Я ласточка. Я ласточка. Прием!» Но в наушниках мертвое молчание. Соколов повторил вызов. Фургон не отвечает. Подполковник мрачно смотрит то на меня, то на Соколова. Несколько раз щелкал Соколов переключателем «прием-передача». Эфир молчал.
– Нет связи, товарищ лейтенант, – говорит наконец Семен Соколов, – «Фургон» не отвечает.
– Може, ты волну сбил, – робко заметил Поповкин.
– Да нет, – отмахнулся Соколов, – все в порядке: и волна, и питание, и антенна.
