Птица не упадет - Уилбур Смит

Бежать было некуда, и Буря лежала тихо, объятая страхом. Тяжелые шаги наконец приблизились. Дверь распахнулась.

Он не переоделся и явился по-прежнему в сапогах для верховой езды. Брюки лоснились от езды в седле, мотня свисала почти до колен, как грязная детская пеленка; на фуфайке солеными белыми кругами засох пот.

— Проснись, старушка! Твоему мужчине пора исполнять свой долг.

Одежду он оставил на полу, там, куда она упала.

Его выпирающий живот, по-рыбьи белый, порос рыжими завитками. Тяжелые плечи покрыты следами множества чирьев. Он был сильным, массивным, толстым, жестоким и заскорузлым, как ветвь сосны.

— Поцелуйчик для бедняги! — шумно рассмеялся он, ложась в постель.

Неожиданно и очень четко Буря увидела стройное грациозное тело Марка Андерса с чистыми очертаниями молодых мышц, когда он сидел в лесу под лучом солнца.

С ужасным ощущением утраты вспомнила она эту любимую голову с сильным ртом, открытым лбом и спокойными глазами поэта.

Кровать заскрипела под тяжестью мужа. Буре хотелось кричать от отчаяния и в ожидании боли.

На завтрак Дерек любил «Черный бархат» с «Гиннесом»[20] в особой хрустальной чаше. И всегда пил «Боллинже» 1911 года из оловянной кружки.

Он исповедовал плотный завтрак, и сегодня ему подали яичницу, шотландского лосося, почки с пряностями и грибами и большой хорошо прожаренный стейк, все это на одной тарелке.

Хотя глаза его покраснели после ночной пирушки, а лицо стало багровым, как восходящее солнце, он был громогласен и добродушен, смеялся собственным шуткам и, наклоняясь через стол, тыкал Бурю пальцем, похожим на вареного омара, подчеркивая свои слова.

Она подождала, пока он опустошит тарелку и перельет «Черный бархат» в кружку, потом негромко сказала:

— Дерек, мне нужен развод.

Он не перестал улыбаться, глядя, как последняя капля переливается в кружку.

— Проклятое пиво испаряется, или в кружке дыра, — сказал он и весело рассмеялся. — Видишь? Дыра! Что?

— Ты слышал, что я сказала? Ты не собираешься отвечать?

— А нечего отвечать, старушка. Договор есть договор. Ты получила имя для своего выродка, я должен получить свою долю.

— Ты уже получил и столько раз, сколько хотел, — покорно сказала Буря. — Почему ты меня не отпускаешь?

— Милостивый боже! — Дерек смотрел на нее через край кружки, топорща усы, и в его глазах было искреннее изумление. — Ты действительно думаешь, что меня интересовала твоя сдобная лепешка? Да такое я могу получить где угодно, в темноте все они одинаковы. — Он искренне рассмеялся. — Милостивый боже, старушка, неужто ты считала, что я так высоко ценю твои белые титьки?

— Почему тогда? — спросила она.

— У меня десять миллионов веских причин, старушка. — Он набил рот яичницей и почками. — И все эти причины — на банковском счете генерала Шона Кортни.

Она недоуменно смотрела на него.

— Папины деньги?

— Первый правильный ответ, — улыбнулся он. — Получаешь пятерку и становишься первой в классе.

— Но… — Она сделала легкий недоуменный жест. — Не понимаю. Ты и сам богат.

— Был богат, старушка, в прошедшем времени. — И он снова радостно расхохотался. — Две любящие жены, двое жестокосердных судей по бракоразводным делам, семеро ублюдков, сорок пони для игры в поло, друзья с загребущими руками, камни на дороге, где их не должно быть, шахта, в которой не оказалось алмазов, рухнувшее здание, прорванная дамба, истощившаяся жила, скот, заболевший чумой, и близорукие юристы, которые не читают в контрактах примечания мелким шрифтом, — вот куда уходят деньги. Паф, и ничего нет!

— Не могу поверить. — Буря была в ужасе.

— Я никогда не стал бы шутить на эту тему, — сказал Дерек. — Один из моих принципов — никогда не шутить относительно денег. Вероятно, это мой единственный принцип. — И он ткнул ее пальцем. — Единственный, поняла? Я проиграл всухую, уверяю тебя. Твой папочка — мой последний источник. Боюсь, тебе придется с ним поговорить.

У парадной двери никто не отозвался, и Марк едва не повернул и не ушел назад в город, чувствуя облегчение и понимая в глубине души, что это трусость. Поэтому он спрыгнул с веранды и обошел вокруг дома.

Жесткий воротничок и галстук натерли ему шею, пиджак с отвычки сковывал, так что оказавшись на кухонном дворе коттеджа, Марк расправил плечи и провел пальцем под воротничком. Пять месяцев он не носил такую одежду и не ходил по тротуарам, и даже звуки женских голосов казались ему незнакомыми. Он остановился и прислушался.

Марион Литтлджон была на кухне с сестрой, и он с удовольствием слушал их веселую болтовню.

Он постучал. Разговор прервался, и в дверях показалась Марион.

В пестром полосатом переднике, голые руки по локоть в муке.

— Марк, — спокойно сказала она. — Очень приятно. — И постаралась убрать со лба прядь волос, оставив на переносице белый мучной след. Жест получился неожиданно привлекательный, и Марк почувствовал, как дрогнуло сердце. — Входи.

Она посторонилась и шире открыла для него дверь.

Сестра Марион приветствовала Марка ледяным тоном: она считала, что Марк ее обманывает.

— Как он хорошо выглядит, — сказала Марион, и они принялись внимательно разглядывать Марка, стоявшего посреди кухни.

— Слишком худой, — язвительно сказала ее сестра и принялась развязывать передник.

— Пожалуй, — легко согласилась Марион, — значит, его нужно хорошо кормить.

И она улыбнулась и кивнула. Теперь она видела, что Марк загорел и похудел, от ее доброго, материнского взгляда не ускользнуло и то, что у него теперь черты зрелого мужчины. Она заметила также его печаль и одиночество, и ей захотелось обнять Марка и прижать его голову к своей груди. Но вместо этого Марион сказала:

— У нас хорошее жирное молоко. Садись так, чтобы я могла тебя видеть.

Пока она наливала молоко из кувшина, сестра повесила передник и, не глядя на Марка, строго сказала:

— Нам еще нужны яйца. Схожу в город.

Когда они остались одни, Марион взяла скалку и стала раскатывать тесто, превращая его в тонкий лист.

— Расскажи, чем ты занимался, — попросила она, и Марк начал, вначале нерешительно, потом со все большей уверенностью и энтузиазмом рассказывать о Воротах Чаки и о работе всей своей жизни, которую он там нашел.

— Это хорошо, — время от времени прерывала Марион его рассказ; мысленно она уже составляла списки необходимых припасов, прагматично приспосабливаясь к жизни вдали от цивилизации, где даже маленькие удобства становятся роскошью: стакан свежего молока, освещение ночью — все это нужно заранее продумать и организовать.