Я дрался на Т-34. Обе книги одним томом - Артем Драбкин

«Что?!! – генеральский крик потряс морозный воздух. – Гнида! Да ты… Пошел, б…, отсюда к… матери!» Я четко приложил ладонь к дуге танкошлема и во всю мощь хорошо поставленного командирского голоса прокричал: «Есть идти к… матери. – И чуть тише добавил: – Вслед за генералом, который знает туда дорогу!» Чеканя шаг, я прошел мимо обалдевших офицеров. Родин орал мне вслед и топал ногами. Досталось и комбригу, и комбату, но этого я уже не видел, только слышал генеральский мат, оглушающий окрестности. Родин еще долго матом объяснял комбригу, что представляют собой он и его подчиненные… Комбат Дорош после спросил меня: «Тебе это надо было?» Ждали серьезных последствий. Но их не последовало, за исключением одного: мне не дали орден, к которому я был представлен. Но это мелочи. Вскоре мне вновь пришлось столкнуться с командующим БТ и МВ фронта. Прошла пара недель, и вдруг всех механиков-водителей и командиров танков из нескольких бригад фронтового подчинения собрали в большом зале немецкого офицерского клуба. Несколько сотен человек. Никто из нас не знал причины сбора. В зал вошел генерал Родин. Все встали. Я находился крайним слева у прохода, по которому шествовал Родин. Он заметил меня и остановился. Презрительно глядя на меня, Родин сказал: «Я тебя не расстрелял. Ты мне еще понадобишься. Все равно погибнешь. Но ты у меня кровью смоешь вину! А пока не видать тебе ордена за прошлый бой!» Родин поднялся на сцену и остановился перед закрытым занавесом. Далее генерал Родин произнес следующую речь: «Все вы, сволочи, получили инструкцию, что у нас сейчас новый антифриз, этиленгликоль. Все вы, сукины сыны, были предупреждены, что это сильный яд. Но некоторые говнюки считают, что это только угроза, что антифриз прежний – спирт, глицерин и вода, который вы лакали, как свиньи, доливая вместо антифриза воду и замораживая моторы. Так вот вам, мать вашу, наглядная демонстрация. Приказываю, б…, всем смотреть на сцену и не отворачиваться, суки, пока я не подам команду!» Распахнулся занавес. На сцене лежали, умирая в муках, корчась и изламываясь и постепенно угасая, пять человек. Экипаж танка, отравившийся выпитым антифризом. Не знаю, сколько времени длилась агония экипажа и наши муки. Но генерал Родин и его порученцы лично следили за тем, чтобы никто не отворачивался от сцены… Хороший был генерал этот товарищ Родин…

– Но не все генералы были такими.

– Безусловно. А я и не обобщаю. В 1941–1942 годах я ни разу не встречал генералов. И даже удивлялся, когда узнавал из газет, что генералы все же где-то существуют. Первым увиденным мной человеком в генеральском звании был начальник 1-го Харьковского танкового училища, но лично пообщаться с ним мне, простому курсанту, не довелось. В последний год войны увидеть издалека генерала на фронте не было для танкистов делом экстраординарным. Мне пришлось на фронте три раза столкнуться с таким замечательным человеком и светлой личностью, как генерал армии Иван Данилович Черняховский. Первый раз на вручении наград в бригаде и два раза в Пруссии. Последняя встреча с Черняховским была двадцатого января 1945 года. Случайно, в «горячке боя», две машины, мой танк и танк старшего лейтенанта Федорова, оказались в тылу противника. То, что мы там натворили, было не результатом нашего героизма, а просто нам очень хотелось выбраться к своим. На «закуску» на опушке рощи мой экипаж сжег немецкий «Артштурм». Все. Дальше немцев уже не было. За длинным кирпичным строением (оказалось – это конюшня, отсюда на следующий день я поехал в свою последнюю атаку) стояли наши танки. Я вылез из машины, и тут мне по руке на излете ударил немецкий осколок. В ту минуту я почти не почувствовал боли. Увидел перед собой командира нашей бригады и других старших офицеров, окруживших генерала. Это был генерал армии Черняховский. Я подошел с докладом. Но Черняховский сказал: «Отставить!» – и приказал перевязать меня. После перевязки я вновь обратился с рапортом: «Товарищ генерал армии, разрешите обратиться к товарищу гвардии полковнику?» Черняховский сказал: «Докладывайте мне». Я доложил. Черняховский сказал кому-то из своего окружения, чем наградить оба экипажа, сел в машину и уехал вместе с сопровождающими. Ровно через месяц, находясь в госпитале, я узнал о гибели командующего фронтом. Было очень горько на душе от такой тяжелой потери. Прошло тридцать лет. Незадолго до моего отъезда в Израиль я решил проститься с теми местами, где мачеха Родина питалась моей кровью и потом, и повез семью в Калининградскую область. Хотел показать им свою могилу. Осенью сорок четвертого года мой танк был сожжен. Вытащили месиво из сгоревшего танка и похоронили. Нашли мои обгоревшие погоны и решили, что я тоже погиб. Но это были мои запасные погоны… Наши ремонтники соорудили обелиск и на нем написали фамилии экипажа. На четвертый день обнаружилось, что я живой. Хорошо, что хоть похоронку на меня не отправили, просто я тогда не знал, где находится и жива ли вообще моя мама, а данных о других родственниках в моем личном деле не было. Когда я наткнулся на длинное здание конюшни, за которой я докладывал Черняховскому, то просто опешил. Не может быть! От опушки, где мы сожгли «Артштурм», до конюшни было всего триста метров. Понимаете, командующий фронтом находился в трехстах метрах от немецких позиций! Многие комбаты не рисковали быть на таком близком расстоянии от противника, а тут командующий фронтом! И это была не безрассудная демонстрация бесстрашия перед личным составом. Просто Черняховский был действительно героический и порядочный человек, и его светлый образ хранится с любовью в памяти фронтовиков. А летом 1944 года мне пришлось пообщаться даже с маршалом Василевским. Мы застряли на восточном берегу Березины, и замкомбата, капитан, человек подленький по своей натуре, приказал мне найти переправу. Именно меня капитан выбрал не случайно. За два дня до этого он допрашивал немецкого пленного офицера и пнул его ногой. Я переводил капитану и все это видел. Я не выдержал и буркнул, что немцев в бою надо бить, а не отсиживаться в батальонных тылах, как это любит «глубокоуважаемый» товарищ капитан, которого в бою никто ни разу не видел. Капитан озлобился, но он знал, что я из бывших разведчиков, и решил промолчать в ответ. А тут такая возможность отыграться. Задание было невыполнимым. В Березине брода нет, а переправы по мостам тщательно регулировались, и кто бы мне, младшему лейтенанту, позволил нарушить очередность и порядок переправы… Я поехал к мосту в Борисове. Для описания того, что творилось на подступах к мосту, недостаточен даже самый полный словарь любой лексики. Шоссе было забито до невозможности. На наше счастье, в этот день над мостом так и не появилась немецкая авиация. Там один немецкий самолет мог устроить побоище… Но танку не нужно шоссе. Добрался до моста по обочине и остановился метрах в двадцати от регулировщиков. У въезда на мост регулировал движение офицер в звании полковника, а не девушка с флажками… Такого я еще не видел. Вложив все свое умение в строевой шаг, чтобы произвести на полковника благоприятное впечатление, я подошел к нему и пытался объяснить, что послан найти переправу для срочной переброски танков бригады на западный берег. Но высокопоставленный регулировщик даже не пожелал разговаривать со мной. «Танки? Не может быть и речи, пока не разгрузим шоссе от этого столпотворения». И тут свершилось чудо. Откуда-то сбоку появился маршал Василевский. Я сразу узнал его, он был такой же, как и на фотографиях, – круглолицый, с чубчиком, зачесанным набок. Василевский сказал: «Вы что, полковник, Белоруссию подводами собираетесь освобождать? Сколько танков?» – это он уже спросил меня. Отвечаю: «Двадцать один, товарищ Маршал Советского Союза!» – «Сколько времени вам понадобится, чтобы подойти к мосту?» – «Сорок минут, товарищ Маршал Советского Союза!» Василевский улыбнулся: «Пропустите их немедленно, полковник!» А потом Василевский подал мне руку для рукопожатия. От неожиданности и от накала переполнявших меня чувств, от радости, что сказочно и невероятно разрешилась проблема с переправой, я сжал маршальскую руку сильнее, чем следовало. Василевский сказал: «Ого!» – и сделал движение, словно стряхивает мое пожатие. «Давай, младший лейтенант, гони сюда свои танки». Я возвращался к батальону не в состоянии до конца поверить в свою удачу и в то, что сейчас лично пожал руку маршала.