ДНЕВНИКИ 1973-1983 - Александр Шмеман

Солнечные, совсем летние уже дни. Счет дней до Labelle, куда – если Бог даст! – уезжаем 11 июня.

Перед уходом на всенощную, после трех часов чтения экзаменов: не знаю ничего ужаснее этого занятия!

Троица. Воскресение, 29 мая 1977

Один из любимейших праздников. Чудные службы вчера и сегодня. "Царю Небесный…", "Видехом свет истинный…" Та непередаваемая "гениальность" службы, в которой все раскрывается, все явлено, все то, что богословие, раскладывая по гладким категориям, в сущности, уничтожает.

Масса исповедников. Изумительный, солнечный, прохладный день. Бог, мир, "жизнь преизбыточествующая". Что еще людям нужно? Чего еще можно жаждать? "Видехом свет истинный…" И довлеет нам.

Вторник, 31 мая 1977

Вчера, на Духов день, ездили с Л. в Тихоновский монастырь на традиционный их "отпуст". Литургия с шестью епископами на открытом воздухе, толпы народа, солнечный весенний день во всей своей славе. Стоя во время Литургии в "литургической суматохе" архиерейской – с детства до мелочей знакомой – службы, думал опять и опять о том, что я "дома" в Церкви и это – несмотря на столь частый мучительный разлад с "церковностью". Голубое окно и льющийся из него свет – и сразу прикосновение к "радости и миру в Духе Святом". Как бы ни была Церковь больна, как бы ни огрублялась, ни обмирщалась ее жизнь, сколько бы ни торжествовало в ней "человеческое, слишком человеческое", только через нее просвечивает этот свет Царства Божия. Однако видеть его, "наслаждаться" им можно только в ту меру, в какую внутренне отрешаешься, освобождаешься от "себя" в Церкви, и это значит – от "гордыни", от ее узости и тесноты…

Поездка по залитым солнцем пенсильванским просторам. Заезд к Анюше (сегодня маленькой Александре – три года. И это значит – три года с той памятной Литургии в солженицынском доме в Цюрихе). Вечером – мой сизифов труд: писание скриптов.

Пятница, 3 июня 1977

До предела занятые дни: заседания и разговоры в семинарии – о.П. Лазор в среду, вчера Connie [Tarasar], "приведение в порядок" дел, подготовка будущего года. И всегда чувство чего-то спешного, но недоделанного, и это из всех чувств – самое мучительное, самое утомительное…

379

Письмо вчера от Солженицына: "…душевно хочу, чтобы в это лето Вы сумели бы найти время и для исследований по русской истории. Просто болен я от тех представлений и книг о нашей истории (еще новинка: Walter Sablinsky. The Road to Bloody Sunday. Princeton University Press1 ), какие формируют западное мировоззрение. А опровергать некому: велика русская эмиграция, а сил не видно…"

Тянет написать ему о том, что мне представляется ключевым:

1) О происхождении и значении этого отрицательного, западного русского мифа. О вине в возникновении этого мифа самих русских, вине хотя бы частичной. Наша историография сама "мифотворческая". История каждого народа – трагична. Нужно поэтому прежде всего эту трагедию, так сказать, "сформулировать". Наш трагизм в постоянной и чрезмерной поляризации , приводящей к манихейству. Словно у русских нет общего прошлого , общей судьбы, по отношению к которой нужна прежде всего правдивость, решимость посмотреть правде в глаза. У всех других народов их прошлое, так сказать, "отсеялось", стало "контекстом" размышления и оценок. У нас – нет. Все спорно, все предмет страстных разногласий.

2) О смысле неудержимого левого крена в мире, и это – несмотря на "ГУЛаги", на очевидный и кровавый крах левого эксперимента буквально повсюду. Причина: у "правого" нет мечты , он – пессимизм, недоверие, страсть к status quo, а на деле – логика власти и наживы.

Понедельник, 6 июня 1977

Два дня в Торонто. Лекция в приходе, лекция в англиканском соборе. Общение с о.Н.Болдыревым, милейшим, неглупым и вполне здравомыслящим. Очень хорошая матушка. Радость всегда от "успеха" молодых священников, от сознания, что Бог не оставляет Церкви, острое желание, чтобы успех этот продолжался… Устал зато безмерно.

Ночевал у Г.Игнатьева в Trinity College.

Разговоры в Торонто: с Л.Фабрициусом, издателем "Современника": вечная просьба о сотрудничестве. С молодым греческим священником из Лондона, Онтарио. С "диссидентом" Ярошевским: решил креститься. С молодым англиканским священником, ставшим православным. И т.д. Обещания всем, которые, подозреваю, не исполню… Моя "планида"…

Летя в Торонто, в аэроплане читал роман Н.И.Ульянова "Сириус", при сланный мне автором с "милой" надписью. Читал и думал о том, почему люди пишут. То есть, вернее – почему они пишут, так сказать, "второсортные" или "третьесортные" вещи. И знают ли, пиша, что то, что они пишут, – "второсортно"? Мне кажется, что писать стоит только , если сознаешь, что – хорошо ли, плохо – этого никто другой не напишет и что, пиша, – вкладываешь хоть самый маленький, но абсолютно свой , тебе предназначенный камушек. И, таким образом, все дело, в конце концов, в "лица необщем выраженье"2 . И,

1 Уолтер Саблинский "Путь к Кровавому Воскресению" Издательство Принстонского университета (англ.).

2 Из стихотворения Е.Баратынского "Муза": "Но поражен бывает мельком свет / Ее лица необщим выраженьем…"

380

конечно, в ту меру, в какую это "необщее выражение" – подлинное, а не надуманное… Однако сказать это по отношению к 99 процентам того, что пишется, – невозможно.

Вчера, когда, около восьми часов вечера, спускались на Kennedy, – потрясающий закат над Нью-Йорком. Красота, "благостность", мир – летнего вечера "dans la lumiere de Fete…"1.

Все эти недели непорядки с желудком. Завтра утром – иду на "тесты". Из-за этого два дня без еды. "Скучное" чувство от всего этого. Еще никогда, ни разу не чувствовал старости, не чувствовал, что "к вечеру приклонился день…"2 . Чувствовал себя даже не средних лет, а молодым. Может быть, первый сигнал?

Еще по поводу Ульянова. Все это неплохо. Но это ничего не прибавляет к русской литературе и ничего не убавляет. Как и в тысяче других книг – романов, стихов, чего угодно, тут нет не только "frisson nouveau"3 , но и чего-то просто запоминающегося. Введение в портрет Государя – астрологии? Алданов со своим старым евреем в "Девятом термидора" и других романах употреблял эту таинственную нотку куда лучше.

"Обреченность" империи в 1914 году (тема, общая Ульянову и Солженицыну) – откуда, почему она? Надо ли, для истолкования ее, вводить нечто "таинственное" или достаточно фактов? Весь комплекс Государя (личная слабость, императрица, Распутин) – решающий ли это фактор? Если бы, скажем, вместо Николая II был царь типа Александра III, можно ли бы было избежать "обреченности"? Солженицын, думается мне, прав, видя корень этой обреченности в неизмеримо более глубоких "узлах" (хотя толкует он их – например, в том, что касается XVII века, – по-моему, неправильно). Обреченность, прежде всего, – во внутреннем распаде России, в том, что in the moment of truth4 , которым стал "проклятый" 14-й год, была не одна, а много России, и монархия их уже не соединяла, не претворяла в "единство". От любого толчка Россия неизбежно должна была распасться, и ее "единство" сейчас – только голой, тоталитарной властью, не случайно, а закономерно.

К началу XX века Россия, как это ни звучит риторически, потеряла душу , вот причина ее обреченности. И потому смерть вошла в нее. И единственный вопрос: может ли душа эта "возродиться"? Единственный замысел, единственный и по своей страстности, – Солженицына, как раз такое "возрождение души". Отсюда два следующих вопроса: возможно ли это вообще, по существу? Способен ли он на это? Ответ на оба вопроса – сомнителен, для меня во всяком случае.

Среда, 8 июня 1977

Вчера все утро у доктора на омерзительных "тестах". В результате все оказывается благополучным, но вся процедура – когда вдруг оказываешься беспомощным, голым, как бы лишенным "зрака и образа" объектом всевозможных манипуляций – поучительна. Один шаг – и ты отделен от бодрого "человече-

1 "в свете лета…" (фр.).

2 Лк.24:29.

3 "новой дрожи" (фр.).

4 в момент истины (англ.).

381

ства" на улице, становишься постыдным "отбросом". Настоящее memento mori1 . Исчезает стыд, уже все равно, что какая-то девчонка с тем же выражением на лице, с каким готовят суп или подметают комнату, равнодушно возится с твоим телом. Каких-то "прав" ты уже лишен и только ждешь "приговора".

Вечером два часа у Литвиновых: отвозил им ответ о. Сергию Желудкову. Неизбежный разговор – о Солженицыне, о России, о "диссидентах" и т.д. С одной стороны – как бы согласие, а с другой – наличие в этом согласии какой-то неопределимой "червоточинки"… Разговор также о православных "неофитах" в России, о разрастающемся там фанатизме.

Четверг, 9 июня 1977

Тучи, дождь, прохладно. Последняя "лавина" дел перед отъездом завтра вечером в Labelle. Вчера весь день в семинарии, в судорожных попытках "ликвидировать" завалы. Вечером ужин в честь о.Кирилла Ставревского в узкой "компании" – Верховские, Дриллоки, Бэзили, Рошаки, я. Очень дружески, очень уютно. Чувство спаянности, дружбы, принадлежности тому же делу…