Башни земли Ад - Владимир Свержин

— Возвращайтесь в Галату, — скомандовал мурза.

— Да. — Военачальник почтительно приложил фирман ко лбу, устам и сердцу и повернулся к своим людям: — Со мной останутся Ахмет и Бахтияр. Остальные могут тоже отправляться в Галату.

Нукеры покорно склонили головы, повинуясь непререкаемому тону мурзы.

— Но как же ты, почтеннейший?

— Я присоединюсь к вам через два, от силы три дня.

Он взмахнул рукой, отсылая всадников, затем долго стоял на месте, глядя, как те удаляются, скрываясь за песчаным занавесом, превращаясь в черные, едва различимые точки. И лишь когда они совсем исчезли из виду, он повернулся к спутникам.

— Спасибо вам за помощь.

— Мы твои нижайшие слуги, почтеннейший Хасан Галаади. То, что ты рассказал нам о последних часах нашего отца, не имеет цены. Мы счастливы знать, что он умер как воин, а не как жалкий пес на цепи.

— Я лишь исполнил последнюю волю Али, сына Аллаэддина, мир праху его. А сейчас я должен вас покинуть. Ибо никому не следует знать, куда лежит мой путь.

Глава 29

«Все замечай, на многое прикрывай глаза, немногое поправляй».

Оазис был невелик. Три десятка пальм, несколько хижин, неизменный минарет и бьющий из земли родник. Вот и все, что открылось взору Хасана, привыкшему видеть в темноте. До первого намаза оставалось не больше часа. Караваны, ходившие прежде в этих местах, после захвата ромейских земель первыми османами изменили маршрут движения, оставляя лишь дикому зверю да грифам-падальщикам хозяйничать здесь. Только посвященные являлись сюда, дабы приобщиться к мудрости Учителя, много лет назад ушедшего путем Истины из султанского дворца в Бурсе. Теперь в нескольких убогих хижинах расположенного в каменистой пустыне оазиса находился рибат, обитель странников.

Хасан Галаади спешился и повел коня шагом. Немного не доходя до изгороди селения, он снял и отбросил в сторону усыпанную драгоценными каменьями саблю — великолепное изделие дамасских мастеров. Вслед за ней полетели наземь расшитый золотом халат и зеленая чалма с изумрудным аграфом, удерживавшим несколько павлиньих перьев. Он сбросил дивной работы сандалии с загнутыми носами и обул простые, те самые, в которых бежал из тюрьмы. В стенах обители не было места ничему, отвлекавшему от возвышенного созерцания и постижения Аллаха.

— Познай свою душу, и ты познаешь своего Господа, — прошептал Хасан и побрел к входу в рибат.

— Мир тебе, — приветствовал он привратника.

— И тебе мир, ихван.[46] Давно тебя не было.

— Для Господа нашего нет давно и недавно. Лишь Всегда, и я всегда был пред очами его.

— Откуда идешь ты? — последовал новый вопрос.

— Оттуда, где был прежде.

— А куда следуешь?

— Туда, где мне надлежит быть.

Обмен любезностями-паролями завершился, и привратник открыл калитку, впуская странника в стены обители.

— Сейид-эфенди спрашивал о тебе еще на рассвете, Хасан Галаади, — вслед вошедшему негромко проговорил страж.

— Откуда он узнал, что я приеду? Впрочем, — поймав недоуменный взгляд собеседника, аль Саббах усмехнулся, — о чем это я. Что же говорил Учитель?

Привратник пожал плечами:

— Сказал, что ты избрал дорогу, которая не пристала дервишу, но что она приведет тебя сюда. Непременно приведет.

— Это потому, что я был в одежде мурзы, он решил, что я избрал неподходящий путь?

— Спроси у самого Учителя. — Собеседник Хасана указал на один из домов. — Он ждет тебя. Ступай, я напою коня.

Хасан вздохнул, чувствуя, как язык прилипает к гортани, словно он и не был институтским оперативником, словно еще совсем недавно не давал советы могущественнейшему из земных владык. Сейчас он чувствовал себя провинившимся школяром у двери строгого учителя.

— Входи, Хасан, что застыл у порога, будто сурок у норы?

— Салям алейкум, устаз.[47]

— Алейкум ассалям. Хорошо, что ты нашел время приехать сюда.

— Сейид-эфенди, я ни на час не забывал о тебе и твоих уроках.

— Я знаю, знаю.

Из темноты в освещенную открытой дверью часть дома вышел старец. Борода его опускалась почти до пояса, и ни единого темного волоска не было в ней. Никто, в том числе и сам Учитель, не мог сказать доподлинно, сколько ему лет. В сравнении с Божественным Всегда, любой срок жизни смертного — короткий миг.

— Знаю и то, мой дорогой ученик, что из бедного дервиша ты превратился в гази — воина за веру.

— Но, устаз…

— Не перебивай меня. То, что ты выбросил саблю и сошел наземь с коня — лишь мирская суета, попытка обмануть себя. В первую очередь себя. Ведь ты, Хасан Галаади, пришел в Обитель вовсе не для того, чтобы вернуться домой, чтобы припасть к истоку знаний, подобных воде, обтачивающей грубый камень в круглую сверкающую гальку. Ты избрал путь борьбы, презрев заповедь безучастного отношения к власти. Великий путь, но другой, не наш. И все же, Хасан, ты пришел сюда, пришел за советом. Спрашивай, ибо хотя я и знаю, о чем вопрос, но исходить он должен из твоего сердца.

— Стало мне доподлинно ведомо, что смертный человек, именуемый Тимуром, душою и телом предался шахиншаху джиннов, прародителю народа шайтанов, коварнейшему Иблису, врагу рода человеческого. Ответь мне, устаз, как сразиться и победить его?

Сейид Аль Муруни покачал головой:

— Не тот вопрос ты задаешь. Разве против человека, носящего имя Тимур, желаешь ты биться? Нет. За него. Ибо ведаешь то, что ему неведомо, и желаешь возвратить в ряды верных того, кого исторгло оттуда не знающее предела коварство Иблиса.

Хасан Галаади склонил голову, принимая укор.

— Другой бы сказал: тяжкую ношу ты взвалил на плечи. Только Аллаху, милостивому, милосердному, по силам одолеть повелителя шайтанов, — продолжал устаз. — Но так сказал бы тот, в чьем сердце нет веры. Кто забыл в суетности и бренности дней своих, что Аллах создал людей и поставил их над джиннами и над самым мятежным из них — Азазелем, до того часа именуемого Иблисом. Милостью Аллаха ты победишь. Если сердце твое чисто и помыслы направлены лишь на победу Истины. Спроси же себя, Хасан Галаади, так ли это? — Он внимательно поглядел на своего ученика и чуть заметно улыбнулся. — Желаешь отведать кофе?

— Был бы рад, — тихо сказал дервиш.

— Хорошо. — Устаз поднял руку. Повинуясь сигналу, двое юношей внесли и развернули ковер, а третий поставил на него маленькие чашечки и джезву с густым ароматным напитком.

— Хочу рассказать тебе историю, — едва пригубив бодрящего кофе, заговорил устаз. — Очень много лет тому назад, совсем еще юным мюридом[48] я совершал паломничество в Мекку. Проходя через Бисташ, я удостоился чести беседовать с великим Учителем, шейхом Ниматуллой, от которого спустя много лет воспринял руководство этим текке.[49] Разговор с ним просветлил мою душу, а на прощание шейх сказал, чтобы на обратном пути я вновь зашел к нему. Через некоторое время я снова пришел в Бисташ, и устаз спросил меня: