Польское Наследство - Владимир Романовский

– Встречал я христиан, болярин…

– Если я останусь жив, ты будешь свободен.

– Поклянись.

– Я не клянусь, мне Учитель запретил.

– Какой учитель?

– Самый главный. Да ведь и я тебе верю – что помогать будешь, а не вредить.

– Это так…

– Вот и ладно. Пойдем, тебе надо помыться и поесть.

– Да … – Некоторое время Свистун задумчиво смотрел вбок. – Улицу Лотильщиков знаешь, болярин?

Гостемил кивнул.

– Третий дом к северу от Пыльного Спуска. Там в подвале, в углу, крюк торчит из пола. Если его потянуть в сторону, открывается лаз во второй уровень подвала. Возьми с собой повозку и двух-трех молодцов. Там найдешь щиты, кольчуги, сверды, шлемы, копья, хорошей выделки. Двадцать колчанов стрел с добрым оперением.

– Спасибо, Семяшко.

– Да чего уж там. А как начнется, так я посвищу своим людям … Они сядут на крыши с самострелами.

– Самострелами?

– Это лук с воротом.

– А, знаю. Франки иногда с такими охотятся.

Семяшко удивленно посмотрел на Гостемила и хмыкнул.

– А что? – наивно удивился Гостемил.

– Франки … Эх, болярин, чудной ты … наивный какой-то.

– Ну, не болтай.

Превосходство лука перед самострелом – в скорострельности. Пока самострельщик зарядит оружие да прицелится, лучник успеет выпустить пять стрел. Зато стреляют самострелы в два раза дальше, не говоря уж о точности прицела.

Гостемилу очень хотелось, чтобы Ярослав нашелся и успел! Еще ему хотелось, чтобы приехал Хелье, вернулась Ширин, и они бы вместе сбежали в Корсунь. Или приняли бы участие в этой дурацкой драке народов, но хоть бы она начиналась скорей – ожидание томило, неизвестность угнетала, как неунимающаяся простуда.

Разбредались по спальням, снова собирались в занималовке.

Но настал день и час! Из башенки терема в полдень спустился ратник и объявил, что с северо-запада приближается к Киеву конный отряд.

Гостемил и Вышата кинулись в башенку. Вышата все больше раздражал Гостемила.

– Наши едут, – сказал Вышата, вглядываясь.

– Дурак, – Гостемил уже не сдерживался.

Он бросился вниз, в занималовку, из нее во двор, и стал быстро отдавать приказы. Несколько отрядов выехали из детинца и рассыпались по городу. Стали запирать ворота. Последнее – возможно, излишний жест, но война – действие примитивное. Врагу нужно было дать понять, что обманный маневр, каким и являлось это прибытие всадников, одетых в черное, без стяга, без рога, принят за чистую монету.

Конники приблизились к временным Золотым Воротам. Попрепиравшись со стражей, они дали нескольким из своих указания, и через четверть часа к воротам прибыл небольшой таран. Стража подняла луки, и стороны обменялись залпами.

А тем временем триста ладей, подгоняемые полуденным ветром, подошли к Подолу. Из них на берег, не встретив сопротивления, выскакивали по пять … по шесть … воинов. Судя по тому, что они ровно и быстро стали подниматься – по Боричеву и Пыльному Спускам, командующие ими с планировкой города были знакомы, по крайней мере поверхностно.

Слегка настороженные безлюдьем и отсутствием сопротивления, воины в черном по четверо, двумя колоннами, растянулись по склону. Когда последние выскочили из ладей, в середину обеих колонн одновременно с поперечных улиц ударили киевские конники. Они не ввязывались в бой, не останавливались – просто пересекли Спуски по двое, рубя все, до чего могли дотянуться – и скрылись в проулках напротив, потеряв несколько человек. Захватчики вытащили стрелы и стали озираться. Строй нарушился на какое-то время, но вскоре опять восстановился. Через некоторое время в другом месте еще один конный отряд атаковал колонну на Боричевом Спуске. На этот раз захватчики преследовали отряд, некоторые запутались в проулках, и многие там полегли от стрел, которые посыпались с крыш домов.

Тогда колонна ускорила шаг. Стрела с черным полотнищем взметнулась к небу, и колонна на Пыльном Спуске тоже перешла на почти-бег, и была атакована конниками. Никто не понимал, сколько конных отрядов скрывается в улицах, сколько в них воинов, надолго ли их хватит. Наскоки производились в полном молчании. Гостемил вычитал у римского вояки, что молчание пугает гораздо больше, чем воинственные крики, и объяснил это воинам. На самом деле его просто раздражала мысль о том, что воины под его командованием будут кричать военные глупости.

И все же войско захватчиков было слишком велико, и никакие наскоки не могли его остановить. В ратников на стене детинца полетели горящие стрелы.

В занималовке произошел скандал. Элисабет рыдала и громко упрекала свою мать в пренебрежении, легкомыслии, дурости, стервозности, и еще во многом. Анька-перс кричала на нее, чтобы она заткнулась, но Элисабет не затыкалась, а уверяла всех слезно, что теперь им всем хвитец настанет. Ингегерд положила Библию на ховлебенк, поднялась, подошла к Элисабет и с размаху залепила ей по уху. Шокированная таким обращением с собой, Элисабет отступила на шаг, а Анька-перс, воспользовавшись моментом и выказывая солидарность с матерью, с хвоеволием на лице врезала сестре ногой по крупному арселю.

– Все, идем, – сказала Ингегерд.

– Порядок, – сказала Анька.

– Куда? Куда? – заныла плачущая Элисабет.

– Куда нам велено. В Десятинную.

– Зачем, зачем? Там стреляют!

– Очень много дерева здесь, – объяснила Ингегерд спокойным голосом. – А дерево хорошо горит. Десятинная – вся из камня. Возьми себя в руки, сволочь. Твой брат рискует жизнью, сражаясь с врагами.

– Погибнем все! … – крикнула Элисабет.

– Я тебе, когда спать будешь, волосы срежу, – пообещала ей Анька-перс. – И сиськи твои жирные оторву.

– Идем, – повторила Ингегерд и, прихватив Библию, направилась к выходу.

Ей было странно и тревожно смотреть, как Анька тащит – за волосы и за рукав – упирающуюся Элисабет. Анька – тощая, но сильная. Элисабет – корова. Какие у меня разные дети все, подумала княгиня. И как их всех жалко.

Весь отряд Гостемила состоял из тридцати человек. Остальные, в распоряжении Владимира и Вышаты, расположились в палисадниках на улицах, примыкающих к детинцу. Гостемил и его подчиненные – дети купцов и писцов, смерды, несколько ратников – прятались за строем повозок у самых ворот детинца. Пробные стрелы захватчиков свистели над головами, некоторые врезались в стену, иные падали во двор. И вот появились первые воины в черном. Боричев Спуск в этом месте был в то время узок, и к стене детинца нельзя было подобраться цепью, а только колонной. Гостемил выжидал.

У ратников на стене возле ворот не выдержали нервы – в неприятеля полетели стрелы. Неприятель тут же отреагировал шквалом стрел, некоторые из них горели.

Гостемил ждал.

Все больше и больше воинов в черном.

Он ждал, перебирая в уме разные пошлые кличи, коими следует подбадривать воинов, воззвания былых времен. «Ребята! За нашими спинами наши жены, матери, и дети!» Во-первых, не за спинами, а сбоку. Во-вторых, дети в Киеве остались только беспризорные, посему никакие они не «наши». Жены и матери по большей части тоже уехали. «За край родной!» В Киеве коренного населения едва ли восьмая часть, большинство приезжие. «За Веру!» На Руси в то время эта экзотика – война за Веру – еще не привилась. «За князя нашего!» Но князя тоже нет в городе, если не считать князем маленького Владимира, к которому киевляне относятся презрительно. Любимое некогда Крестителем «Кости брошены!» никто не поймет, даже если по-славянски произнести. Да и вообще – прав римский вояка, и кричать в бою – глупость и легкомыслие. Гостемил решил просто дать сигнал.

Почувствовав, что подходящий момент вот-вот настанет, Гостемил оглянулся – вправо, влево, и вытащил сверд. Давать сигнал свердом показалось ему делом неэлегантным. Он переложил сверд в левую руку, поднял правую, и помахал кистью. То, что это – сигнал, поняли не сразу. А когда поняли, тогда и наступил – самый подходящий момент. Ополченческий отряд с криками, которые так не нравились Гостемилу, выскочил из-за повозок и навалился на воинов в черном – с топорами, с вилами, с редким тут и там свердом, а кто и просто с дубинами. Началась свалка. Снег смешивался с кровью и грязью.

Черные воины наверняка бы перегруппировались и одолели защитников в короткий срок – но их отвлекли странные посвисты, доносящиеся с разных сторон, будто целые полчища киевлян посылали друг другу сигналы, координируясь, а затем последовал очередной наскок конников. Часть черных отступила обратно на Спуск, оставшихся окружили. Поняв, что выхода нет, фатимиды, взвинченные страхом и яростью, стали рубить, бить, и колоть как попало. Гостемил, оказавшийся вопреки своим желаниям в самой гуще, оберегал себя и тех, кто был с ним рядом, как мог, выстраивая «круговую оборону в одиночку», по принципу Хелье. Мелькала сталь, хлестала кровь, местность огласилась хриплыми нечленораздельными криками.