Асы. «Сталинские соколы» из будущего - Юрий Корчевский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Полет проходил спокойно, единственное – чаще приходилось определять по местности свое местоположение.
Через два часа командир сказал:
– Где-то рядом.
И тут же Иван увидел левее курса три костра, выложенные треугольником, сигнальный знак. Он только протянул руку, как командир сказал:
– Вижу.
Запищала рация, и в наушниках послышался женский голос:
– Слышу шум моторов самолета.
– Это мы, пора.
Ни позывные, ни фамилии не назывались из-за опасности перехвата. Немцы горазды на трюки, ведь разговоры шли открытым текстом. Иван помнил, когда он еще летал на штурмовике, как немецкий радист, вышедший на нашу волну, на чистом русском языке пытался навести их на советские войска. Линии траншей – немецкой и русской – в том месте разделяла неширокая «нейтралка».
– Полосу подровняли, чужих нет, – сказала командир женского экипажа. – Подсветить?
– Сам.
Командир выключил рацию, сделал вираж и начал снижаться. Когда до земли оставался десяток метров, он включил посадочные фары и притер самолет к земле.
По неровной земле застучали шасси. Торможение, впереди вырос силуэт «Ли-2». Фары сразу погасили.
Савицкий развернул «Ли-2», подрулил к аварийному самолету и выключил двигатели. Надо беречь топливо, да и звук авиамоторов далеко разносится, глушителей ведь нет.
Дверь открыли сразу, и механики спешно покинули самолет. Оказалось, что в ожидании их и экипаж и партизаны не теряли времени даром: веревками через козлы они подняли крыло в горизонтальное положение, а умельцы из местных уже открутили поломанное шасси.
Механики спешно вытащили запасную стойку и начали устанавливать. Им помогали партизаны – многие из них раньше работали трактористами, электриками и знали, как крутить гайки.
Темнота мешала, но фонарями подсвечивали только участок работы.
Через полтора часа стойку шасси заменили, опустили крыло, поставив самолет на колеса. Всей гурьбой принялись за замену винта.
Что хорошо было на американских самолетах, так это отличный доступ для ремонта.
Механики спрыгнули с мотогондолы и крыльев.
– Ремонт закончен! – доложили они. Руки их были в масле, но лица довольные: – Надо опробовать.
Командир женского экипажа Селезнева подала команду:
– В машину, запускаем!
Правый двигатель, на котором меняли винт, чихнул пару раз в глушитель, завелся, пустив облако отработанных газов, и загудел ровно. Его опробовали на разных режимах. Двигатель не трясло, как иногда случалось из-за дисбаланса.
На коне примчался партизан из дальнего дозора.
– Немцы! – закричал он. – Броневик и два грузовика с солдатами!
Бежать к самолету с женским экипажем было некогда, и, уже не скрываясь, Савицкий по рации предупредил Селезневу:
– Нюра, немцы близко, они по нашу душу. Взлетай по готовности!
Девушкам еще надо было запустить левый мотор.
Едва услышав о появлении немцев, механики с технической базы и члены экипажа кинулись в самолет – попасть в переделку никому не хотелось. Тем более что механики уже все были люди в возрасте, под пятьдесят, а личного оружия у них ни у кого не было. Да и что даст пистолет или револьвер против пулемета на бронеавтомобиле?
Тонко завыл стартер, запустили левый двигатель – в это время самолет Селезневой уже дал полный газ, выруливая на заросшую травой и кочками полосу.
Конечно, полоса – это условность, просто партизаны подобрали местечко поровнее. Но самолету с его скоростями даже кочка может повредить – как это и случилось с женским экипажем. Однако сейчас их «Ли-2» уверенно разогнался, поднялся в воздух и исчез в ночной темноте.
Послышались хлопки – это партизаны, выдвинувшись навстречу противнику, пытались его задержать. Но их было мало, и вооружение стрелковое, легкое – они просто давали возможность взлететь второму самолету.
Грузовики партизаны остановили. Солдаты покинули кузова и вступили в перестрелку. Однако бронеавтомобиль, похожий корпусом на гроб с гусеницами, упорно полз вперед, поливая огнем из пулемета пространство перед собой.
Капитан дал полный газ. В таком режиме, в ночной темноте стали видны огненные языки выхлопов из труб сбоку мотогондол. Немецкий пулеметчик засек цель и перенес огонь на нее. По фюзеляжу защелкали пули. Бортовой стрелок Савелий открыл ответный огонь. Его крупнокалиберный пулемет УБТ бил короткими очередями – ведь бронетранспортер тоже обнаружил себя дульным пламенем пулемета.
Самолет начал разбег. Трясло немилосердно, и бортстрелок прекратил стрельбу. Стрелять при такой тряске значит попусту жечь и без того скромный боезапас.
Иван держал руки на штурвале, а ноги на педалях, как и положено. Самолеты той поры не имели сервоприводов, электро– и гидроусилителей, и на неровном покрытии надо было приложить усилия, чтобы удержать машину при разгоне.
Внезапно самолет потянуло вправо, и Иван вцепился в штурвал, стараясь парировать отклоняющее усилие. Да что же командир не помогает?
Он бросил взгляд на капитана и увидел, что тот упал головой на штурвал и не двигается.
– Илья, убери командира! – закричал Иван.
Бортмеханик схватил командира за плечи, откинул его на спинку кресла, а потом и вовсе вытащил его тело назад, в проход, и дальше – в грузовую кабину.
Держать штурвал стало легче.
Когда самолет достиг скорости отрыва, Иван потянул штурвал на себя – тряска и стук шасси прекратились. Иван убрал шасси – они тормозят, мешают набрать скорость – и поставил закрылки в нормальное положение.
Самолет набирал высоту. Немцы с бронетранспортером, партизаны – все осталось позади.
В наушниках послышался голос Селезневой:
– Парни, что у вас?
– Взлетели, были обстреляны немцами, командир ранен, – коротко ответил Иван.
В кабину вошел Илья. Даже в слабом свете приборов было видно, что руки у него в крови.
– Что? – крикнул Иван.
– Наповал, в голову.
Иван не мог сдержать эмоций и выматерился.
– Остальные как?
– Живы, только дырки в фюзеляже есть.
– Должны долететь!
Иван стиснул зубы. Теперь от него зависит, останутся ли в живых остальные пятеро.
Он довернул педали, положив стрелку компаса на сорок градусов, и стал смотреть в окно. Впрочем, еще рано. Линию фронта они пройдут через полтора часа.
Он поднял самолет на высоту пять километров. Без кислородной маски дышалось уже тяжеловато. Но у остальных членов экипажа и механиков с техбазы масок не было, и значит, выше забираться нельзя.
На этой высоте был порывистый ветер, самолет болтало, и Иван опустил его на пятьсот метров ниже. А в голове билась одна-единственная мысль: «Несправедливо получилось. Женский экипаж спасли, все члены экипажа живы, а наш командир погиб». Иван только-только стал ценить опыт Савицкого, перенимать его навыки – и вот, невосполнимая потеря. Конечно, по возвращении им дадут другого командира, но как он приживется в экипаже? Савицкий был немногословен, летчик от бога. Очень жаль. В груди саднило – Иван привык к капитану.
Он решил по прилету идти в штаб с рапортом о переводе в боевые части. Уж лучше на штурмовике летать, чем видеть, как на беззащитном самолете гибнут боевые товарищи.
К моменту посадки уже рассвело. Иван ювелирно притер самолет к посадочной полосе, зарулил на стоянку и заглушил моторы. Сразу отправился в штаб, как и решил, где написал два рапорта. Один – о выполнении задания, с кратким изложением случившегося, а другой – с просьбой перевести его в действующую боевую часть.
Капитан в кадрах, прочитав его рапорт, очень удивился:
– Скворцов, ты уже в боевой части! У тебя командир погиб на боевом посту, какого рожна тебе еще надо?
– Отпустите! В штурмовики пойду, в бомберы… Душа горит, отомстить хочу.
– Доложу командиру – как он решит.
Наземный люд эскадрильи принялся за организацию похорон. Одни копали могилу на краю аэродрома – там уже было небольшое кладбище погибших летчиков, бортстрелков. Из ящиков для двигателей механики сколотили гроб.
На похороны собрались свободные экипажи, техническая обслуга. Комэск сказал речь, потом взял слово политрук. Женский экипаж рыдал навзрыд. Дали залп из личного оружия, на свежий холмик поставили скромный обелиск со звездой наверху и надписью краской – фамилия, инициалы и звание погибшего, годы жизни.
Люди стали расходиться, а Иван застыл у памятника. Всего ничего летал он с капитаном, два месяца. Особой дружбы вроде не было, в первое время опасался даже, что капитан его хитростью в эскадрилью заманил. А потом оценил высокий профессионализм Савицкого, практический опыт. И теперь ощущение невосполнимой утраты больно сжимало сердце.
