У нас в саду жулики (сборник) - Анатолий Михайлов

2

Завтра мы улетаем, и Ленечка мне принес целый саквояж со шмотками.

– Сын, – объясняет, – растолстел.

Уже и некуда вешать.

– Да ты, – говорю, – Леня, чего?..

И в знак протеста чуть ли не замахал руками.

Но он даже и не хочет слушать.

– Ты меня, – говорит, – Толя, обижаешь…

Пришлось выбросить белый флаг, и буду теперь «как лондонский дэнди». На следующий год приеду, и конопатый полицейский, увидев на мне оранжевую кожанку, вместо того чтобы меня обшмонать, возьмет под козырек.

Ставит на стол бутылку и вместе с бананом протягивает пластмассовый стакан. Похоже, что коньяк.

Воротишься на родину

Мы заработали в Америке две тысячи баксов. Конечно, копейки, но тоже ведь на дороге не валяются.

И вот вернулись в Питер.

Ленка мне говорит:

– Давай под паркет.

И, приставив к паркетине отвертку, уже приготовила молоток.

Но я ее остудил.

– Так же, – смеюсь, – сразу и накнокают.

И все двадцать купюр засунул между страницами в свои книжки. Их у меня скопилось несколько тысяч. А в какие, по запарке и запамятовал. Стали все перетряхивать и в результате одной купюры так и недосчитались. А это – месяц работать. В лучшем случае – недели две-три.

А на следующее утро вышел со своими трудами на Невский. Целый день простоял и уже собрался уходить, как вдруг прибегает взволнованный ветеран.

– Это, – спрашивает, – не ваши? – А у самого чуть ли не трясутся руки. И протягивает мне моего «Мальчика с одуванчиками». А там – эти несчастные сто долларов.

Надо было ему отстегнуть. Хотя бы нашу деревянную пятихатку. А я стою и все никак не могу успокоиться. А когда пришел в себя, то уже никого.

Бродский и окуджава

Один блатной все сомневался: покупать мою книгу или не покупать?

Его смущает Бродский. Он вообще-то его не читал. Но знает. Что Бродский фашист.

Зато Окуджава – в законе.

Слава затеплинский

А этот вообще похож на разбойника. Искусствовед из академии художеств. И, как и положено искусствоведу, наискосок через глаз черная повязка.

Когда-то «ботал» и с «Шемякой», и даже с самим «Еськой». «Приходят как-то с Яшей Гординым, а Еськи все нет и нет…»

Себя окрестил «графоманом», которому «даже лень испачкать чистый лист».

Когда листал мою книжку, с ходу отметил папину уборную.

Ну, уж теперь-то точно – искусствовед. Так что пришлось держать оборону.

– Да, – соглашаюсь, – в «Зависти». У Олеши.

Правда, у него там Бабичев поет. А у меня папа комкает газетные листочки.

Отслюнил мне три пятихатки и все не уходит. А я его не то чтобы уже позабыл. А так.

– Я, – улыбается, – знаю, о чем ты сейчас думаешь. Но все равно, – говорит, – послушай. Всего несколько слов.

И прочел:

Мой поезд ушел.

Я один на перроне.

Хочется выпить.

Автограф

Как будто высыпались из корзины и, облепив прилавок, метут все подряд: и слайды, и брелки, и даже наклейки. А мою книжку так и не взяли.

Скользнули по рылятнику на фотографии. А потом и по мне. И ушли.

Минут через десять вернулись и протягивают по спичечному коробку. Оказывается, желают автограф.

А книжку – даже и не спросили, сколько стоит.

И теперь в Краснодаре покажут: вот, видели в Петербурге писателя.

А может, и не довезут – потеряют. Но скорее всего выбросят.

Писатель и романтик

1. Писатель

Увидел мою книжку и давай все подробно расспрашивать: и сколько стоит бумага, и сколько – набор.

Оказывается, тоже сочинитель и собирается издать свою фантастическую повесть. Как ихние местные власти под руководством ЦРУ спаивают русский народ.

2. Романтик

На одной из обложек заметил фотографию Сталина с Ворошиловым и похвалился. Что и у него почти такая же. Только вместе с Климом – дед. Правда, самого деда потом загребли и расстреляли.

Но Клим, наверно, не виноват. Зато Буденный, когда за ним пришли, открыл из пулемета огонь.

До свидания, мальчики

На Брайтоне додумались до ног: одна в ботинке, а другая – в тапочке. А в Петропавловской крепости дошли до головы: одну половину завили, а другую – побрили.

– Откуда, – спрашиваю, – ребята, держите путь?

Оказывается, из Лицея. Потомки Александра Сергеевича.

Один с двумя полушариями останавливается и на моей книге разглядывает обложку.

– Это, – улыбается, – вы?

– Да, – отвечаю, – это я.

Перевернул и теперь разглядывает с другой стороны. Где на обложке три портрета.

– Кого-нибудь, – улыбаюсь, – узнаешь?

Не узнает.

– Это, – говорю, – Булат Окуджава.

Молчит.

– Что, – спрашиваю, – не слышал? У него, – говорю, – песни.

– Ну, назовите, – просит, – хоть одну.

– «До свидания, мальчики».

И тоже решил попрощаться.

– До свидания, – смеется, – дедушка.

– Так, – объясняю, – называется песня. Он, – говорю, – учитель Высоцкого. Высоцкого-то знаешь?

Знает.

– У него, – говорит, – про щенков.

– Не про щенков, – улыбаюсь, – а про волков.

– Ага, – смеется, – про волков.

Думает.

– А что значит учитель? Вместе выпивали?

– У меня, – говорю, – была с ним встреча.

– Брали интервью?

– Да нет, – говорю, – не совсем. Я на его слова…

– А десять баксов, – перебивает, – не поменяете?..

И, не дождавшись моего ответа, убежал.

Подарок

Сначала я даже растерялся:

– Вы, – улыбается, – знали Варлама Шаламова?!

– Был, – говорю, – у него дома.

Не может поверить.

Совсем пацан – и значит, еще не все потеряно.

– Пожалуйста, – говорит, – надпишите. – И называет имя своей мамы.

…И после слов «от автора» просит еще дописать «который видел Варлама Шаламова».

– Мама сама, – улыбаюсь, – прочтет. И будет и так ясно.

– А теперь, – говорит, – надпишите и мне.

Одна книжка – его. А другую он привезет маме.

В подарок.

Новое о лермонтове

Скользнул по альбому с рисунками Лермонтова и вдруг выдает:

– Да этот пидор вообще был трус.

Искал смерть, искал смерть. А на самом деле отлынивал от армии.

Ему пришлют из военкомата повестку, а он ее разорвет – и на Кавказ. Мильтоны его ищут, а его и след простыл.

Верить или не верить?

Такой же, как и я, оборванец. И на груди – точно такая же, как и у меня, картонка: СВОЮ КНИГУ ПРЕДЛАГАЕТ АВТОР.

Но только стоит возле часовни и держит в руке кружку: НА РЕМОНТ МОНАСТЫРЯ.

Дыхание народа

1

Подходит пьяный и вдруг сообщает:

– А этот пидармон… слыхал… князь…

Оказывается, про Ельцина. На прошлой неделе на службе в Исаакиевском соборе так постановил Собчак.

2

И снова пьяный. И на этот раз, похоже, надолго. Разглядывает мою фотографию.

Потом вдруг спрашивает:

– Зачем?

– Что, – говорю, – зачем?

А он и не знает, что. Зачем и все. Стоит и не отходит.

Как будто отошел. Но вот опять вернулся. И опять за свое.

– Ну, зачем?

Но я в этих делах тоже не лыком шит. Меня голыми руками не возьмешь. Стою и не уступаю врагу ни пяди.

– Ну, чего, – повторяю, – зачем?

Наконец, его все-таки сдвинуло дальше.

– Зачем, – говорит, – ты, русский человек, здесь стоишь?

А сам все смотрит на парапет, где расположились два лица «кавказской национальности». И чуть ли не скрипит на них зубами.

– У-у… ненавижу… Был бы, – говорит, – у меня пулемет…

Да, думаю, товарищ серьезный. И просто так не уйдет.

И вдруг так мечтательно склабится.

– Уже с ноября… не плотят… слышь… дай пятисотку… до завтра… бля буду… – отдам…

3

Ну, все: уже нагнулся за кошельком, и я приготовил фломастер. А он открывает баул и вытаскивает пустые бутылки.

– Вот, – предлагает, – возьмешь?

И тогда он за меня проголосует.

4

По-моему трезвый. И даже, похоже, читает.

«… целомудренно стыдясь распахнуться перед читателем всеми своими болями, автор только легким пунктиром обозначает линии нелегких судеб своих героев…»

Сейчас начнет хвалить.

И вдруг он мне говорит:

– Вот он про тебя написал, а ты, наверно, и сам не знаешь. Ну, вот, скажи мне, только честно, кто он, твой Искандер: еврей или черножопый?

5

А этому моя книга вообще не нужна. Он уже для себя все решил. По моей фотографии.

И сразу видно, что у человека горит душа.

– Я бы, – говорит, – хотел подышать ядом для правительства.

Так и сказал. Слово в слово.

Новые русские

Если нищему запретить воровать – он становится убийцей.

Все ясно

Все смотрит, смотрит и как будто ничего не может понять.

– А это, – спрашивает, – что?

– Как, – улыбаюсь, – что? Вы что, не видите? Книга.

Опять все смотрит и теперь как будто никак не может прочитать.

– А что в ней, – снова спрашивает, – в этой вашей книге?

– В ней, – и опять улыбаюсь, – содержание.

– Все ясно, – говорит, – с вами все ясно.