Ленин – Сталин. Технология невозможного - Елена Прудникова

Все замечательно, за одним исключением: создается ощущение, что резолюция ВЦИК и постановление Совнаркома говорят совершенно о разных вещах. В этом документе нет ни слова про убийство Урицкого и покушение на Ленина, принят он по докладу Дзержинского, стало быть, речь идет о каких-то чекистских делах – а ВЧК никогда не занималась массовыми операциями, ее не для того создавали. И вообще неясно, имеет ли постановление Совнаркома связь с резолюцией ВЦИК или же просто совпадает по времени.

В той части постановления, которая касается террора, идет речь о двух вещах. Первое – изоляция «классового врага» в концлагерях. Знать бы еще, что имеется в виду под понятием «классовый враг». Кем, к примеру, является потомок князей с десятилетним анархистским стажем, вступивший летом 1917 года в партию большевиков, а через год ограбивший советский магазин в компании с двумя пролетариями? А если при этом его родной брат, будучи полковником царского Генерального штаба, состоял к моменту данного преступления на службе в Красной Армии, все еще больше запутывалось. Классовую проблему безуспешно пытались решить на протяжении двадцати лет, а потом попросту плюнули и окончательно уравняли всех в правах. Что же касается концлагерей, то дело это было по тем временам новое[249] и новизной своей, конечно, будоражило воображение... но по данным Лациса, в 1918 году в концлагеря был заключен 1791 человек. Для уездного города Н. нормально, а для всей России как-то несерьезно...

Что же касается собственно операции «красный террор», то она заключается в последней фразе постановления, а именно: «подлежат расстрелу все лица, прикосновенные к белогвардейским организациям, заговорам и мятежам».

Ну, во-первых, если бы расстреливали всех, кто был «прикосновенен к белогвардейским организациям, заговорам и мятежам», шестью тысячами на всю Россию не отделались бы, это точно. В одном Петрограде насчитывалось около шести тысяч арестованных «контрреволюционеров». А во-вторых, зачем проводить это решение через Совнарком? Коллегии ЧК имели право самостоятельно вынести и привести в исполнение все необходимые приговоры, не беспокоя высшие органы государственной власти.

Чтобы проделать все именно так, как это было сделано, имелись, как минимум, две конкретные причины. Первая – эволюция взглядов на меры наказания в Советской России. Вплоть до лета 1918 года политические преступления в ней считались маловажными и суровому преследованию не подлежали.

Смертная казнь была отменена еще в феврале 1917 года и до февраля 1918-го не восстанавливалась (не считая недели, проведенной под «муравьевским декретом»). В сочетании с амнистией Керенского, роспуском полиции и революционной обстановкой эта мера привела к небывалому взлету преступности. Через год после Февраля в Петрограде насчитывалось около 40 тысяч уголовников, многие из которых не слишком-то церемонились с чужой жизнью. Их, конечно, ловили, и нередко даже успешно. Раньше осужденных преступников отправляли на каторгу, а теперь они все оставались в Петрограде, переполняя тюрьмы. Властям поневоле приходилось искать способы разгрузки мест заключения, и в первую очередь под судебное и правительственное милосердие попадали как раз политические заключенные.

Во-первых, многие из советских деятелей в недавнем прошлом сами были политзаключенными. А во-вторых, они считали, что эти люди должны иметь чувство чести и с ними можно договориться. Поэтому в первые месяцы советской власти широко применялись моральные наказания. В большом ходу были такие «приговоры», как «объявить врагом народа» (в прямом смысле – про человека писали в газете, что он «враг народа», и отпускали), вынести общественное порицание, посадить под домашний арест, освободить под честное слово. И не надо смеяться – это было в реальности, так начиналась советская правоохранительная система!

Время от времени проводилась разгрузка тюрем. Например, 1 мая 1918 года власти петроградской коммуны объявили амнистию, по которой были освобождены политзаключенные и те, кто сидел за маловажные уголовные преступления. (Несколько ниже мы увидим, что собой представляли «контрреволюционеры» того времени!) Но даже спустя полгода после революции, когда в стране уже вовсю полыхала Гражданская война, к политическим врагам советская власть относилась не всерьез.

Что касается смертной казни, то ее впервые, спустя год после отмены, ввел в практику знаменитый декрет «Социалистическое Отечество в опасности», где пунктом восьмым говорилось: «Неприятельские агенты, спекулянты, громилы, хулиганы, контрреволюционные агитаторы, германские шпионы расстречиваются на месте преступления».

Если мы повнимательнее присмотримся к категориям подлежащих расстрелу, то заметим любопытный штришок. Ну как можно поймать неприятельского агента или германского шпиона «на месте преступления»? Эти две категории преступников – явно виртуальные. Зачем же они сюда вписаны? Ответ простой: чтобы затушевать тот факт, что данная мера направлена в первую очередь против уголовников. Иметь в таком громком политическом декрете на одну политическую категорию преступников три уголовных – несерьезно как-то...

Но в целом это – нормальный декрет военного времени. Война-то, между прочим, шла уже три месяца, и противоположная сторона кормила захваченных большевиков отнюдь не плюшками, а свинцовым горохом. Шингарева и Кокошкина всего лишь застрелили пьяные матросы, а на Украине у арестованного по приказу правительства члена Всеукраинского ЦИК большевика Леонида Пятакова[250] казаки живьем высверливали сердце. Есть разница?

... В первой половине 1918 года процесс немного продвинулся: в ВЧК была создана особая «тройка», уполномоченная выносить смертные приговоры – если решение будет принято единогласно. Первыми жертвами декрета стали опять же уголовники: некий князь Эболи и его сообщница Бритт, которые совершали налеты под видом сотрудников ВЧК, не упуская возможности поиздеваться над своими жертвами. Два дня спустя были расстреляны бандиты Смирнов и Заноза – точно за то же самое: под видом чекистов они ворвались в гостиницу «Медведь» и принялись грабить постояльцев.

Ну, а потом злобная ВЧК начала лютовать. В мае 1918 года в Москве было расстреляно аж 28 человек, из них 12 составляли анархисты. Большей частью это были грабители и убийцы (никакого противоречия тут нет – к тому времени разница между анархистами и уголовниками полностью исчезла). Имеется в этом списке и нетипичный для того времени «экономический» приговор. Высшую меру получили два брата по фамилии Череп-Спиридович и их биржевой маклер за совершенно эксклюзивную спекуляцию. Они купили обесцененные акции рудников на 5 миллионов рублей и пытались продать и немцам. Если бы это удалось, советское правительство, согласно условиям Брестского мира, обязано было бы выкупить эти акции по номиналу. А поскольку за спекуляцию тогда не расстреливали, тройке гешефтмахеров впаяли еще и государственную измену. Учитывая финансовое положение Советской России, логика железная.

А всего по стране с февраля вплоть до мятежа левых эсеров кровавый большевистский режим вынес от 150 до 180 расстрельных приговоров – из них около двух третей, согласно февральскому декрету, на месте преступления. Напоминаю: это в условиях войны!

Дольше всех держался Петроград, где мягкосердечный человек и «левый коммунист» Урицкий был принципиально против смертной казни[251]. Дожали его к концу лета. 19 августа коллегия ПЧК вынесла свой первый смертный приговор, жертвами коего стал 21 человек. Шестеро из них – участники заговора в Михайловской артиллерийской академии, еще шестеро также были политическими, остальные – уголовники, причем четверо – бывшие работники самой ПетроЧК. Вообще к чекистам родная контора относилась безжалостно, карая их высшей мерой за такие преступления, за которые простых смертных не всегда даже арестовывали[252].

Летом 1918 года право выносить высшую меру получили и ревтрибуналы – но, похоже, не слишком им пользовались. По крайней мере, те из участников левоэсеровского «мятежа», которых судили в ноябре и хоть к чему-то приговорили, получили от года до трех тюремного заключения (кроме Попова, которому дали все-таки «вышку» – но не расстреляли, ибо он удрал еще в июле)[253]. Все, конечно, очень мило и гуманно... но когда за попытку мятежа в условиях военного времени дают три года, это прямо-таки приглашает к повторению.

Среди тех, кого судили в ноябре, был левый эсер Донат Черепанов. Спустя десять месяцев он стал одним из организаторов знаменитого взрыва в помещении Московского комитета РКП(б) в Леонтьевском переулке – 12 трупов, 55 раненых. А ведь Черепанова и после этого теракта не расстреляли, его сослали в Сибирь, где неукротимый «Черепок» вскоре умер от тифа. А то, глядишь, и еще в чем-нибудь поучаствовал бы...