Оскал смерти. 1941 год на Восточном фронте - Генрих Хаапе

— Мы должны быстро доставить его в госпиталь, — борясь с наступавшим отчаянием, сказал я солдату. — Как можно быстрее. И как можно осторожнее… тряска ему сейчас совершенно ни к чему.

Когда я прикрывал одеялом голову Кагенека, мои руки сильно тряслись, и я совершенно ничего не мог с этим поделать. Моя психика не позволяла моему сознанию постичь во всей полноте весь трагизм случившегося. Я надеялся на лучшее, как ребенок, который бессознательно обманывает себя, хотя было совершенно очевидно, что теперь моему другу не может помочь уже ничто.

— Мы должны как можно быстрее доставить его в госпиталь! — снова повторил я.

— Да, герр ассистензарцт, я его туда и вез, — пробормотал солдат, таращась на меня с все возраставшим удивлением. «С каких это пор доктора стал извозчиками?» — ясно читалось в его глазах.

— Так поторопимся же!

— Но я могу довезти его туда и сам, герр ассистензарцт, — улыбнувшись, сказал солдат.

— Отставить пререкания! Поехали! — крикнул я, теряя терпение, и схватил лошадь под уздцы.

Мы — точнее, сани — ехали действительно очень быстро, а нам с солдатом пришлось довольно энергично шагать пешком по бокам, поскольку в санях места больше не было. В Терпилово мы заворачивать не стали, поскольку там все равно не было врача, а направились сразу же в передвижной полевой госпиталь к Шульцу, располагавшийся где-то на той стороне Волги. Пока мы шли, я не обмолвился с солдатом больше ни словом, но в моей голове постоянно прокручивались самые причудливые и фантастические варианты того, как можно спасти Кагенека: нейрохирургические операции мозга, специалисты, экстренный самолет с аэродрома в Старице…

Мы подошли к Волге и, придерживая сани и лошадь, осторожно спустились по обрывистой дороге вдоль ее крутого берега. Перебравшись по льду на другую сторону реки, мы с трудом взобрались на ее противоположный берег. И тут вдруг я осознал, насколько тщетными были все наши усилия. Я взял карточку ранения и написал на ней несколько строк для оберштабсарцта Шульца, умоляя его сделать все возможное для моего лучшего друга. Я понимал, что моя записка бессмысленна, поскольку Шульц в любом случае сделал бы все возможное, — к тому же он и сам знал Кагенека. Но я все равно привязал карточку к верхней пуговице мундира Кагенека и постоял над ним минуту-другую, вглядываясь в его лицо в последний раз. Его дыхание было глубоким и ровным, но тем не менее Россия, 3-й батальон, его боевые товарищи — все это закончилось для него теперь уже навсегда.

Сани тронулись, а я еще долго стоял, провожая их глазами, пока они не исчезли вдали, а затем повернулся и медленно поплелся через Волгу обратно в Шитинково.

Очень мало что запечатлелось в моем мозгу из этого обратного путешествия. Мне было очень не по себе. Мой отсутствовавший взгляд автоматически отмечал попадавшихся мне по дороге людей, но они меня совершенно не интересовали. Кто-то сообщил мне, что убит Петерманн, но это произвело на меня лишь какое-то мимолетное впечатление. Если бы кто-нибудь сказал мне тогда, что все мы до последнего человека будем вскоре убиты, то я и к этому остался бы совершенно равнодушен.

По всей главной обледенелой улице Шитинково валялось множество мертвых русских и немцев. Их тела были повсюду: на обочинах дороги, у домов, они свисали из разбитых окон, были разбросаны, наполовину заметенные снегом, по полям вокруг деревни… Но внимание я обратил почему-то только на одно из них — на тело Бруно. Он лежал на спине, обратив к небу свой давно уже остановившийся взгляд. Как мне потом рассказали, Бруно был убит прямо на глазах у еще живого и почти невредимого Кагенека, когда главное сражение было уже практически закончено и из восточной окраины Шитинково выбивали уже самых последних русских. Через полчаса после этого деревня была снова в наших руках.

Все еще не в силах оправиться от потрясения, вызванного видом моего смертельно раненного друга, я зашел на наш перевязочный пункт и обнаружил, что все раненые из него уже эвакуированы. Зато я встретил там Лирова. Он сдержал свое слово и помог нам всем чем только мог.

— Что с вами? — озабоченно спросил он, увидев меня. — Вы не больны?

— Нет, герр штабсарцт, не болен, просто немного устал. Эта бойня ударила меня по нервам немного ощутимее, чем я ожидал.

— Да-а… Многое произошло с тех пор, как я заглянул к вам пару дней назад.

— Да, герр штабсарцт, это было когда-то очень-очень давно.

Командование батальоном принял на себя Ламмердинг. Я встретил его и маленького Беккера, зайдя еще и на батальонный пункт боевого управления. Несмотря на ужасное испытание, через которое они только что прошли, оба были полны энергии и были заняты реорганизацией нашей обороны для того, чтобы суметь оставшимися силами отразить возможную повторную атаку противника. Весь личный состав нашего батальона был представлен теперь четырьмя офицерами, тридцатью одним унтер-офицером и ста шестью солдатами — всего 141 человеком от первоначальных восьмисот.

В ходе битвы за Шитинково потери нашего 3-го батальона — вместе с приданными ему в усиление подразделениями 37-го пехотного полка и отделением лейтенанта Шееля — составили пятьдесят два человека убитыми и сорок ранеными. Русские же потеряли более трехсот человек только убитыми в деревне и лесах. Может быть, даже больше — просто мы с нашими истаявшими силами не рискнули углубляться, преследуя русских, слишком далеко в лес из-за опасения попасть в засаду, а затем в окружение. По крайней мере еще около двухсот раненых русские утащили с собой при отступлении. Еще двадцать восемь красноармейцев мы захватили в плен, и в их числе одного русского офицера. Тут следует заметить, что вследствие значительных ужесточений в характере ведения боевых действий пленные в последнее время стали большой редкостью.

Ламмердинг и маленький Беккер с нетерпением ждали хоть каких-нибудь новостей о Кагенеке. Я не стал рассказывать им о моей (если так можно выразиться) встрече с ним по дороге из Терпилово и о том, что я теперь точно знал, что он больше никогда не придет в сознание, — у них без этого было предостаточно пищи для мрачных размышлений. Но я пообещал им в ближайшее время побывать в госпитале и узнать, что с ним стало, а заодно справиться о состоянии не слишком тяжело раненного Бёмера.

Когда я в очередной раз зашагал дорогой по направлению к Терпилово, солдаты стаскивали мертвых в довольно внушительные кучи, но главным образом были заняты подготовкой к следующей атаке красных. На этот раз дорога показалась мне намного длиннее; ноги налились от усталости свинцом, и я почувствовал, что идти мне стало по-настоящему трудно. Слишком продолжительное пребывание на морозе привело к тому, что мое тело потеряло слишком много тепла. Моя туго натянутая на голову Kopfschutzer промерзла настолько, что стала почти как деревянная. Переставляя из последних сил ноги и уже почти теряя сознание от усталости и переохлаждения, я со всей остротой почувствовал, что погибаю, и осознал наконец, что мне отчаянно, просто жизненно необходимо как можно быстрее попасть в тепло, хорошенько отогреться и хотя бы немного отдохнуть и только потом продолжать свой путь в госпиталь.