Только никому не говори. Сборник - Инна Булгакова

— Алло!

— Александр Федорович? Я не поздно?

Профессор, научный руководитель, нашел тоже время.

— Нет, я еще не сплю.

— Вот что мне пришло в голову. Если мы рассмотрим аспект отношения Леонтьева к проблеме Третьего Рима…

Интеллигентный голос журчал неторопливо, Саня не мог сосредоточиться, никто не уходил.

— …вы меня понимаете, Александр Федорович? — донеслись последние слова.

— Это надо обдумать.

— Обдумайте. Завтра после ученого совета я свободен.

— Очень благодарен. После пяти буду на кафедре, профессор.

— Спокойной ночи.

— Спокойной ночи.

После некоторого молчания тетка произнесла на истерической ноте:

— Мой дом превратился в сумасшедший дом! Позволь узнать: здесь проводятся спиритические сеансы?

— Майя Васильевна, — сказала Настя серьезно, — у Анатоля. возможно, белая горячка. Мы таких видели.

— Похоже, — подтвердила Юля. — Надо бы «скорую».

— А, вызывайте кого хотите! — тетка круто развернулась и ушла в свою комнату.

— Может, проспится? — пробормотал Владимир неуверенно. — В «психушку» засадят, жалко мужика.

— Белая горячка это когда человек спился? — уточнила Любовь.

Настя отбарабанила как на экзамене:

— Психическое заболевание у алкоголиков. Помрачение сознания, зрительные и слуховые галлюцинации, жуткое возбуждение, бред.

— Вообще-то сходится, — подтвердил Саня. — К нему якобы является та женщина. За нее он принял Любовь, Настю…

— Люба, в сад больше не выходи! — потребовал Владимир. — И вам, девочки, не советую. Человек в состоянии невменяемом…

— Саня, какая женщина? — перебила Настя.

— Нина Печерская. Знаете такую?

— Нет… А, в кабинете жила? Балерина?

— В прошлую пятницу она была убита здесь, в доме. Задушена. — Саня поежился, вспомнив теткин поясок. — Почти на моих глазах. Труп исчез.

Настя охнула. Юля спросила быстро:

— Во сколько это было?

— Где-нибудь без четверти четыре.

— А кто убийца?

«Кто из вас прокрался в мой кабинет? — подумал Саня, вглядываясь в испуганные лица. — И зачем?»

— Не знаю.

— Тогда не «скорую» надо, а милицию!

— Мне им нечего предъявить.

Саня двинулся по коридору в кабинет, за ним остальные — маленькая растерянная группка.

— Сань, ты думаешь, Анатоль… — начала Настя и замолчала.

— Не уверен. Но что-то он знает. В сущности, мне нужен один день. Как вы думаете, девочки, можно подождать до завтра?

Медички переглянулись неуверенно. Юля протянула:

— Ну, мы ж не психиатры. Вообще-то регресс налицо.

— Но у него случаются просветы, когда он вполне здравый. Возбужденный, правда. Что будем делать?

Все молчали в недоумении.

— Утро вечера мудренее, — решил Владимир. — Дамам в сад не выходить. Подождем. А то у меня завтра тоже тот еще денек. Встреча с заказчиками в свете, так сказать, сильнейшей конкуренции.

— Выживает сильнейший? — пробормотал Саня.

— Так получается. — Владимир пожал плечами и обратился к жене: — Ты еще не…

— Я «еще не», — перебила она с усмешкой. — Иди спать.

Группа распалась. Они остались вдвоем, как он и воображал, как рассчитывал. Она забралась с ногами в диванный уголок. Большая черная красивая птица. Вдруг заговорила:

— Мы с Володей впервые увидели друг друга в студенческой столовке. Сразу увлеклись. Помню, осень, хризантемы — пышные, последние…

— Хризантемы в тумане, — пробормотал он ни к селу, ни к городу; она взглянула вопросительно.

— Когда я шел сюда в пятницу, везде продавали хризантемы. Почти неуловимый, какой-то «печальный» запах. Так запомнилось. Я не хотел сюда идти.

— Вы предчувствовали катастрофу?

— Ну, это слишком громко сказано. Просто… не хотел. Люба, — спросил после паузы, — почему у вас нет детей?

— А, мы ж провинциалы. Все обычно: негде жить, надо становиться на ноги. И так далее. Теперь это уже не имеет значения.

— Почему?

— Потому что я встретила вас.

Она так стремительно шла навстречу, что у него голова закружилась.

— Вы понимаете, — спросил, тем не менее, сдержанно, что ни с каким мужем я вас делить не буду?

— Понимаю. Все или ничего.

— Стало быть, «все»?

— Все.

Какой странный любовный разговор, необычный.

— А вы понимаете, Саня, что никакой радости это «все» мне сейчас не доставляет?

— Вам жалко Владимира.

— Пусть. Но ведь есть нечто выше жалости?

— Разве?

— Любовь.

— Нет, только страсть безжалостна. Но не любовь.

Она вглядывалась в него сине-зелеными своими сверкающими глазами… Что я делаю! Что я плету! — подумалось в смятении. — Ведь я ее сейчас потеряю!

— Люба, ты уедешь со мной?

— Когда?

— Да хоть завтра. Хоть сейчас.

— Уеду.

— Ты не спрашиваешь, куда?

— Я тебя люблю.

Она улыбнулась; страшное какое-то напряжение вдруг смягчилось — первый проблеск радости.

— Всего лишь в общежитие, — сказал он, нахмурившись. — Пока что ничего лучшего предложить не могу.

— Это неважно. Так завтра?

— Послезавтра, — уточнил он, не вдумываясь в то, что говорит. — Любимая моя.

— Почему ты откладываешь?

Откладываю?.. А! Надо же раскрыть здешнюю тайну.

— Неужели для тебя важнее…

Ну что ты! Но что значит один день. Или ты боишься передумать?

— С тобой не боюсь. Но легче сразу — как прыжок в воду.

— Нет, нет, — он бросился к дивану, встал на колени, принялся целовать горячие руки. — Не надо так говорить! — («Вышла в сад — и будто в воду канула», — вспомнилось суеверно). — Ты — любовь. Ведь так?

— Я — Любовь, — повторила она покорно.

«Я — Любовь», — сказала она печально… Да, безрадостно. Или плюнуть на все и прямо сейчас забрать ее и уехать? — думал он на другой день, одеваясь. Но мне не будет покоя. Покой… Застегнул плащ, подошел к дверным решеткам — и вдруг захотелось увидеть ее немедленно, хоть на секунду.

Услышав тихое «да», переступил через порог, осознав, что впервые в их комнате — и остановился, ослепленный разноцветным сверкающим хаосом женских нарядов, разбросанных там и сям. Неужели она собирает вещи, чтобы… Люба смутилась и пробормотала:

— Вот… готовлю к зиме, — машинально схватилась за бледно-зеленое платье из бархата.

— Итак, до вечера, Люба, да?

— Да.

— Как назло, профессор… но после шести я обязательно. Ты будешь ждать?

— Да. Мне приснился сон, — сказала Люба как-то значительно, и его отпустила лихорадка следствия, и она успокоилась. Они стояли друг против друга на пороге, и Любовь рассказывала сон:-Я будто бы в раю в саду. Летают райские птицы, и мне так хорошо, будто у самой крылья выросли. Вдруг появляется существо с черным предметом — это уж обрывки из твоих сведений. Раздается голос: райская птица — это красиво. Я куда-то падаю, падаю и просыпаюсь. Ну как?

— Сильно. Прямо находка для психоанализа. Целый набор, который сейчас нас волнует… Как бы разобраться во всем этом наяву.

— Ты литературовед, ты разберешься.

— Не выходи в сад, а?

— Анатоля я не боюсь. До вечера.

До вечера надо успеть не только на свою кафедру, но и повидаться с одним юным свидетелем…

— Генрих, почему «кошмар»?

— А вы больше слушайте этих дур!

— Почему «кошмар»?

Молчание.

— Я верю, что вы виноваты только в предательстве (правда, довольно мерзком). Но не в убийстве. Так почему?

Молчание.

— Вы видели в чулане труп, — сказал Саня почти шепотом; Генрих отшатнулся; и какую-то секунду они с ужасом глядели друг на друга.

— Вы… знаете? — спросил Генрих еще тише.

— Знаю.

— От него? — не дождавшись ответа, юноша воскликнул с силой: — Вы думаете, я покрываю этого бесноватого?

— Не думаю, — откликнулся Саня уже с холодком (рубеж перейден!). — Вам не хотелось быть замешанным в преступлении. Ведь вы провели в чулане не меньше шести часов. Естественно, оставили отпечатки. И так далее. Ну? Как же вы не подали голоса?

— Я не видел — в том-то и дело! Сначала.

— Давайте-ка яснее и подробнее.

— А он вам рассказал?

— Нет.

— Так какого ж вы… черт! Попался как дурак.

— Попались. Уж больно подозрительно вы себя вели. Оба. Все упиралось в этот чулан, все и вся словно сходились в нем… Понимаете, — заговорил Саня рассудительно, давая время свидетелю опомниться и освоиться, — больше тело спрятать было негде. За те пять минут, что я отсутствовал. И он был открыт — вот что сразу задело мое внимание. Тогда как кабинет и комната Донцовых заперты, а в любом другом месте убитая сразу обнаружилась бы.