Тяжелые звезды - Анатолий Куликов

На эти слова он ничего мне не ответил, но я понял, что он крепко задумался.

Надо сказать, что сразу же после моей отставки в марте 1998 года был запущен слух, косвенно обвинявший меня и Черномырдина в подготовке военного переворота.

Эта очевидная ложь должна была сыграть роль контрольного выстрела и, не скрою, поначалу очень сильно задела мое самолюбие. Я — категорический противник подобных антиконституционных мер. Никаких планов, никаких сценариев силового смещения верховной власти не существовало. В то же время я понимаю логику своих недругов: ну как еще опорочить генерала, если не связать его имя с вымышленным заговором?..

Подобный инструмент политической борьбы с военачальниками применяется не первое тысячелетие, но мне попадались люди, которые прочно уверовали в то, что я мог решиться на подобные авантюры. Смешно сказать, даже в лифте Государственной Думы один мой невольный попутчик — очень радикальный политик — как-то разбушевался не на шутку: «Ну почему, А.С., — упрекал он меня, — вы не отобрали власть у Ельцина вооруженным путем?! У вас все для этого было. Вы виноваты в том, что не воспользовались благоприятной ситуацией».

Мне удалось перевести разговор в шутку. Но в марте и в апреле 1998 года, пока не стали известны истинные причины моего смещения с поста министра внутренних дел и вице-премьера правительства, подобные разговоры за спиной очень здорово меня тревожили. Во время моей встречи с Ельциным в апреле того же года первое, что я сказал президенту, чтобы он не принимал всерьез подобные домыслы: «Это же чушь, что мы на пару с Черномырдиным затеяли какой-то переворот!» Ельцин замахал руками: «Что вы?.. Ну, конечно же, нет…»

Сказано это было искренне. А вскоре исчезли и сами кривотолки, так как мундир «путчиста» и «диктатора», сшитый моими политическими оппонентами, никак не вязался с тем, что я делал и говорил до этого, будучи командующим внутренними войсками и министром внутренних дел. Я всегда служил только Закону и всегда соизмерял свои поступки с его требованиями. Закон и приказ для военного человека — это святое! Не дай Бог, через них переступить…

Все это не исключает того, что в некоторых горячих военных головах действительно гуляли мысли о необходимости вооруженного переворота. Иные генералы просто переоценили собственный авторитет в обществе или же находились в плену безнадежных иллюзий. Именно иллюзии подвигли на вооруженное противостояние с законной властью генерала Руцкого и генерала Макашова в октябре 1993 года. Напрасные надежды не давали покоя и генералу Лебедю в 1996 года, когда был заявлен план о создании и подчинении Лебедю, бывшему тогда секретарем Совета безопасности, так называемого Российского легиона.

Будучи в Греции, я поинтересовался судьбой небезызвестных «черных полковников» — тех греческих офицеров, которые несколько десятилетий назад совершили переворот в своей стране. Я почувствовал, что многие соотечественники до сих пор относятся к ним с симпатией. Как сказал, подчеркивая бескорыстие путчистов, мой собеседник: «Они ведь пришли в мундирах и ушли тоже в мундирах…»

Однако эти симпатии не мешают грекам пребывать в уверенности, что за преступление закона, за насилие над людьми «черные полковники» должны ответить сполна. Поэтому те из них, кто еще жив — сидят в тюрьме. Им всегда отказывают в помиловании.

Такова участь всех диктаторов. В этом урок тем, кто считает армию последним аргументом в борьбе за мнимую справедливость. Какими бы благими намерениями ни объяснялся вооруженный переворот, он не оправдает пролитой крови и не принесет захватчику легитимной власти ни славы, ни доблести.

Мы расстались, но я, не будучи уверенным до конца, что Лев Яковлевич откажется от своих планов, попытался найти иные способы воздействия на мятущегося Рохлина. Срочно пригласил к себе одного из офицеров, который волей судьбы являлся и моим другом, и тем человеком, которому сам Рохлин доверял абсолютно: слишком деликатной казалась моя просьба найти и еще раз предостеречь нашего товарища от шагов, которые могут оказаться опасными для страны, для верных ему офицеров, для него самого.

Приехавший по моей просьбе офицер с полуслова сообразил, что от него требуется и начал разыскивать Рохлина. Некоторое время спустя он облегченно сообщил: «Кажется, цель достигнута…» Теперь и я мог перевести дыхание. Как взрыв на Солнце, этот энергетический всплеск рохлинского темперамента только коснулся поверхности политической жизни и не задел ничьих судеб. Трудно судить, насколько серьезными были его намерения, но то, что не было в них злобы или холодного расчета — я просто уверен. Можно размышлять о некой политической наивности Льва, о его политическом простодушии, но при этом открыто погоревать о том, что совсем ненадолго хватило его собственного сердца. Оно, как это водится у настоящих солдат, было отважным на войне и очень отзывчивым ко всем человеческим бедам.

Недели за две до своей гибели он позвонил мне и снова удивил своей почти мальчишеской непосредственностью. Сказал: «Вы знаете, А.С., рядом со мной сейчас находится депутация волгоградцев. Они приехали, чтобы предложить мне выдвинуться кандидатом в губернаторы Волгоградской области. Но поскольку я не вижу себя в качестве губернатора, я порекомендовал вашу кандидатуру. Мне кажется, у вас это получится. Поэтому и звоню: вдруг да согласитесь?»

Я рассмеялся, поблагодарил Льва за высокое доверие и сказал, что тоже не представляю себя в роли волгоградского губернатора. Но тем не менее попросил передать этим людям свою признательность. Уже за то, что, потерпев неудачу с уговорами самого Рохлина, они готовы были удовольствоваться хотя бы его поручительствами. Его «знаком качества», которым он отмечал далеко не всех. Не скрою, я расценил этот телефонный звонок как искреннюю человеческую поддержку в трудное для меня время. Кто знал, что это был наш последний разговор.

Трагическая смерть Льва потрясла меня, и, не скрою, поначалу я искал ее причины именно в политической деятельности генерал-лейтенанта Льва Яковлевича Рохлина и в происках людей, которые могли называть себя его врагами. Их было у него предостаточно: правдолюбие Льва у многих вызывало ощущение тревоги. Думаю, только время сможет убрать все наслоения версий, домыслов и противоречий, которые сопровождали его гибель, но это уже и не суть важно. Все это не вернет человека, прожившего яркую, мужественную и полнокровную жизнь.

То, что напишут о нем позднее — «убит» — не более чем обычная точка в конце солдатской судьбы. Человеческий характер Льва, идеалы, которые он исповедывал, страстность, с которой брался за любое новое дело, позволяют утверждать, что и тогда, 3 июля 1998 года, на своей даче в подмосковной деревне Клоково, где он был убит — он был убит в наступлении.