Кровь боярина Кучки (В 2-х книгах) - Вадим Полуян

- Быть настоящим другом - не разлучаться ни в добре, ни в зле, - уверенно сказал Род. - Ведомо ли тебе, как в захолустном городке, откуда Изяслав Давидович отлучился, оставив воеводой Берладника…

- Ты говоришь о неудачной осаде Выри? - подсказал Яким.

- Не знаю названия. Знаю только, - продолжил Род, - Иван спас подружию своего господина и всю его казну, вынудив Ольговича отойти. В тот раз Изяслав Давыдович был гоним и одинок.

- Не верю, что двадцать лет ты отсутствовал, - пробормотал Яким. - Однако на твоих же глазах, - встрепенулся он, - Берладник предательски бросил Святослава Ольговича, когда и тот был гоним и одинок.

- Ну, не из каждых двоих составляется пара друзей, мой милый, - назидательно сказал Род и выглянул в окно. - В детинец въехали! Хоромы-то высоки! Шапку потеряешь, на конёк глядючи. А дворец! Затейливее, чем Ольговичев в Новгороде-Северском.

- Дворец заселён, да не завершён, - указал Яким на леса по стенам с северной стороны.

- А чья это там хоромина так прилепилась ко дворцу? - обратил внимание Род на слишком близкую к лесам кровлю соседнего терема.

- Нынешний Андреев любимец Михн под государево крылышко прилепился, - объяснил Яким.

- Слишком жмёмся к сильнейшим, оттого и выгораем дотла, - поднялся Род, открывая дверцу карети, замершей у высоких резных ворот.

- Догадайся-ка, кто подружия Михна, - повёл гостя Кучкович по каменной мостовой своего двора. - Твоя старая знакомка.

- В жизнь не догадаюсь, - признался Род. - Не богат я знакомыми женска пола.

- Лилянку помнишь? - спросил Яким.

Род даже остановился.

- Лиляна нынче - боярыня?

- Волею государя, - подвёл его к крыльцу обладатель не менее лепых хором, чем у Михна. - В твоих свиданьях с сестрой Лилянку сочли пособницей. Андрей решил отдалить её незаметно. Прежде Михн вознамеривался взять княгинину девушку на любок, да не тут-то было. И вдруг вышел приказ: женись!

- Однако государь ваш - сваха искусная! - усмехнулся Род.

- Ещё какая искусная! - ввёл его в дом Яким. - Бедную Граниславушку, племянницу мою, свою дочь, выдал за князя Вщижского. А тот возьми да помри! Ой, как сестрица Улюшка убивалась на скоровертой[493] свадьбе!

- У-у-уй! - несдержанно выкрикнул Род. - Злец Андрей! Зачем за старика выдал? Улите мстил?

Они уже взошли, стояли посреди сеней.

- Шш! - приставил палец к губам Яким, - Еванфия моя спит поблизости. Завтра познакомлю. Сейчас идём ко мне в ложню, никого не будя. Ляжешь на моем одре. А я - рядом. Лавка широкая!

- Испить бы перед сном, - облизнул губы Род.

- Испить можно, - засуетился Яким, - Да за напиток не обессудь. В моем поставце - не погреб. Выпьем по фиалу черкасского…

Иуньской ночью слюдяные окна были светлы, не потребовался светильник.

- Нет, не со зла порушил Андрей жизнь Гранюшки, - продолжил Яким, пригубливая вино. - Просто дурости нет пределу. Пригревал о ту пору гонимого Изяслава Давыдыча, тот замолвил словцо за родственничка, вот и скосил красавицу скороверт.

Род никак не мог успокоиться:

- Самовластец!

- Ещё какой! - подхватил Яким. - Епископа Леона Ростовского прогнал, возвернул и опять прогнал…

- За что? - удивился Род.

- Н-ну. - Яким не торопился с ответом. - Бирючи лгали, будто владыко священников разорял умножением храмов.

- Надо ж додуматься! - возмутился Род. - А взаправдашняя причина?

Кучкович перевёл дух.

- Не дозволял есть скоромное по господским дням[494], кои выпадут на среду и пяток, то есть на дни постные… Ты что? - Яким чуть приподнялся на локте.

Род хохотал.

- Шш! Еванфию разбудишь! Оксти[495] уста! - требовал хозяин.

Род давил хохот в кулаке.

- Что с тобою, братец? Что за хохотва в тебя вселилась?

- Ой, поджилки надорвал, - справился в конце концов с собою Род. - Пир вспомнил в день своего крещения. Алчный князь Андрей сидел бок о бок. Вначале очи его алкали. Очами пожирал Улиту, сидевшую насупротив. Улита удалилась, уста стали алкать. Вина почти не пил. Все ел, и ел, и ел…

- Известно, государь мой - едок знатный, - успокоясь, уложил руки под головой Яким.

Оба замолчали, мысля каждый о своём…

- Какова участь первенца Улитина Георгия? - подал голос Род.

- Молодой Гюргий - князь в Великом Новгороде, - сообщил Яким. - Старшие сыны Андрея, пасынки Улитины, покинули сей мир до времени. Сегодня Гюргий - старший.

Минута жалевого[496] безмолвия сопроводила эти слова.

Род заговорил первый:

- Душа моя смущена. Будто не двадесять лет отсутствовал, а дваста. Представь, отрок князя Владимира, крестившего кыян, попадёт в наш день! Идёшь ли, едешь ли - нет знакомых лиц.

- Да, многих нет, - вздохнул Яким. - Ведь были, а теперь поди-ка сметь, скольких нет, - стал он загибать пальцы, - Святослав Ольгович Новгород-Северский почил в бозе. Ростислав Смоленский преставился. Владимира Святославича Рязанского, однополчанина твоего, тоже нет…

- Владимира? Рязанского? - не веря, переспросил Род. И горько вздохнул: - Так безвременно…

- …покинул этот злой мир, - заключил его мысль Яким. - И Глеб Гюргич, Андреев брат, неведомо отчего внезапно ушёл из жизни. Недавно предстал перед Богом сын Изяслава Киевского Мстислав следом за мачешичем своим Владимиром, что на твоих глазах пытался вызволить от убийц князя-схимника… Кого ещё позабыли?

- Самого Изяслава Киевского, - напомнил Род.

- Давно-о-о он улёгся в землю, - сызнова потянулся Яким к вину. - Умер, не побеждённый Гюргием. И, помнится, так некстати умер! Только взял в жены юницу кровей черкасских - бес ему в ребро! - и поди ж ты: тут как тут Смерть! Взмахнула косой, отсекла усладу…

Опять умолкли. Слюда в окнах порозовела. За сундуком, окованным бронзой, сверчок успокаивал усыпляющим стрёкотом. Вдруг Род явственно услышал иные звуки - глухие всхлипывания, приподнялся на одре.

- Ты чего, Якимушка?

- Как чего? Сестрица… не сегодня завтра… вслед за ними всеми… отойдёт…

Гость решительно подсел на лавку к хозяину.

- А я ведь двадцать лет назад украсть её хотел, укрыть в лесах, где княжья лапа не достанет.

Яким молчал. Потом задумчиво промолвил:

- Лучше бы украл.

Ведалец пытливо вглядывался в названого братца, испрокуженного счастьем.

- Ей монастырь грозил в ту пору, - тихо продолжал Яким.

- Я знаю, - кивнул Род.

Кучкович резко сел на лавке.

- Откуда ты все знаешь? Что ни скажи, все тебе ведомо. Умышленно передо мной глумишься? - Сейчас он походил на Гюргиева сына Ростислава, вытащенного отшельником из топи. На Родово всезнайство спасёныш поминутно откликался: «А ты как знаешь?», «А ты откуда знаешь?..».

- Не замышляй с друзьями смерти государю вашему Андрею, - строго велел Род.

- Ведаешь мысли? - прошипел Кучкович, изменясь лицом. - Стало быть, правду Уля сказывала о твоём учителе волхве Букале? Я ей не слишком верил… - Поскольку Род молчал, Яким продолжил: - Как не замыслить худа на всевластца, истязующего подданных? Ты только вникни! Что творится! - Яким махнул рукой. - Я ведь двадцать лет назад сестрицу от монастыря избавил своей тогдашней властью над Андреем. Он тогда меня любил. По моему совету покинул юг. Нарушил заповедь отца, стал властелином не в Киеве, а здесь. Отсюда начал собирать державу, разорванную родичами по кускам. Удалил братьев из отечества, чтобы не грызлись. Отменил уделы. Привёз афонскую икону Богоматери из Вышгорода. Построил на Нерли храм, город Боголюбов в честь неё. Сейчас святыня наша чудотворная, украшенная золотом и серебром, каменьями и жемчугом, освящает царство в Десятинной церкви во Владимире. И что же она зрит? - Яким перевёл дух и сменил голос с торжественного на жалостный. - Великокняжеская шапка вскружила голову Андрею. Он сбросил цепи с беса женолюбия, что в нем сидел. Пропала совесть! Стал делить ложе с галицкой княгиней Ольгой. Это при живой жене! Тут я уж бессилен. Я уж не в чести. Скорей в опале. Все повернулось вспять. Из греческой земли, из Заволочья вернулись братья. Сызнова в ходу уделы. Их делёж опять в разгаре. Испытанные, близкие Андрею люди отдалены. Приближены иные. Возьми хоть Михна. Ты его помнишь. Кто такой? Начальник конной обережи. А теперь большой посольник! Послал его Андрей к занявшим Киев Ростиславичам, чтоб выдали убийц, как он считал, изведших Глеба Гюргича. А Ростиславичи обрили Михна, словно торчина, и выдворили восвояси. Разве не позор?

Он растворил оконницу, чтоб утренняя свежесть вытеснила из ложни духоту.

- Такой позор достоин смеха, - сказал Род.

- Однако есть позор, достойный слез, - дрогнул голосом Яким. - Одиннадцать князей стянули по Андрееву изволу свои дружины к Киеву. Ведь от Андрея теперь зависят владетели смоленский, муромский, рязанский, полоцкий, волынский… Недосуг перечислять. Короче, Киев взяли. За всю его историю впервые не иноплеменниками, а своими Киев был взят на щит. И что там сотворили христиане? Три дня грабили не токмо что кыян, а церкви и монастыри. Уволокли из Десятинной, из святой Софии иконы, ризы, книги, даже - горько говорить! - колокола! А предводил новый любимец Борис Жидиславич. Разор и погарь нашёл в Киеве Андреев посаженник Глеб Гюргич. Ту же пустоту замыслил наш всевластец сотворить в Великом Новгороде, да Богоматерь не попустила. С позором отступил Жидиславич. А вскоре и под Киевом воевода попал в проруху. Понятно, кыяне после учинённого зла провозгласили от Андрея вольность. Он осерчал. Двадцать князей двинул на непокорных. К Жидиславичу присовокупил сына Гюргия. Кыяне заперлись в Вышгороде. Держались десять седмиц. Вдруг струсил Жидиславич. Узрел рать вдали. Думал, осаждённым помога. Бросился в Днепр со всеми силами. Из Вышгорода - вылазка. И… очервленел Днепр! Вот так-то! Ныне, как прежде, ссоры да которы. Святослав Всеволодам - смерть его не приберёт! - жжёт Новгород-Северскую область племянника своего Олега, сына Святослава Ольговича. А в Киеве что ни день - новый князь…