Золотые мили - Катарина Причард

В образе Нади Оуэн, которая была и наставником Тома в школе политического знания и женщиной, вызвавшей у него глубокое, чистое, затаенное чувство, нашло отражение влияние революционного движения в России на борьбу австралийских трудящихся за свои права. Хорошо известно, какую огромную роль в формировании общественно-политических и эстетических взглядов Катарины Сусанны Причард сыграла Великая Октябрьская социалистическая революция, как много значили для нее успехи строительства социализма, какой неизгладимый след оставила поездка в СССР в 1933 году. Слегка познакомившись тогда с русским языком, она позже, когда ей было почти шестьдесят лет, взялась за его изучение — записалась на курсы при Сиднейском университете. Общемировой резонанс залпов «Авроры» усиливался в Австралии деятельностью русской революционной эмиграции, которая образовалась после подавления революции 1905 года. Русские рабочие во главе с большевиком Ф. А. Сергеевым (Артемом) и на пятом континенте не сложили оружия, борясь плечом к плечу с австралийскими братьями по классу и содействуя социалистическим организациям. Надя Оуэн, дочь революционера, убитого на демонстрации, бежавшая из России, потому что и ей грозила опасность, рано умерла и недолго пробыла на Золотой миле, но о ней вспоминают, когда до приисков доходит весть об Октябрьской революции в России и рудокопы радуются этой победе, в кабачках чокаются и слышатся песни «Красное знамя» и «Вечное братство». «Если бы Надя знала…»

В каждом из романов трилогии жизненные пути героев проходят через исторические рубежи — события общемирового, национального или локального значения, в которых аккумулируются сотни, тысячи, миллионы человеческих воль и деяний, подчиняясь общим закономерностям. В «Золотых милях» таким горнилом является прежде всего первая мировая война.

Австралийский Союз, британский доминион, вступил в первую мировую войну тотчас вслед за метрополией. Был сформирован экспедиционный корпус, включавший пехотные части, артиллерию и кавалерию, насчитывавший около двадцати тысяч человек — Австралийские имперские силы. Позже австралийские войска и войска другого доминиона, Новой Зеландии, были объединены в Австралийско-новозеландский армейский корпус — АНЗАК, отчего и солдат его стали называть «анзаками». Австралийцев бросали на те участки фронтов во Франции и в Малой Азии, где шли наиболее тяжелые бои. По величине потерь (в процентном отношении к общей численности войск, участвовавших в боях, Австралия заняла первое место среди стран Британской империи.[16]

Вступление Австралии в войну происходило в атмосфере разгула милитаристских страстей и шовинистических проимперских настроений. Австралийские лейбористы, подобно социал-реформистским партиям в других странах, сомкнулись с империалистическими кругами, одобряя переход политики на язык пушек. Лидер лейбористского правительства, находившегося в 1914 году у власти, заявил, что Австралия будет поддерживать Англию «до последнего солдата и последнего шиллинга».

Однако чем дольше тянулась война и умножалось число павших и раненых, нарастало недовольство вовлеченностью в мировую бойню. Поэтому проект закона о мобилизации для отправки войск за границу стал в 1915–1917 гг. объектом острой внутриполитической борьбы. Здесь следует разъяснить, что в 1911 году австралийским правительством был принят Акт об обороне, согласно которому все мужчины в возрасте от двенадцати до сорока шести лет должны были проходить обязательную военную подготовку. Но войска для боевых действий за пределами Австралийского Союза формировались из добровольцев. Когда ура-патриотическая волна первых месяцев войны несколько схлынула, а ряды анзаков поредели, возникла проблема бесперебойных поставок «пушечного мяса», которую правящие круги пытались разрешить, заменив добровольную систему набора мобилизацией. Буржуазная пресса и такие реакционные организации, как Австралийская лига обороны, спекулируя на чувствах людей, чьи близкие были на фронте, оказывали давление на тех, кто не внял милитаристской пропаганде, — публично поносили их, посылали им белые перья в конвертах — знак трусости. Но законопроект, который должен был обеспечить военную машину людскими ресурсами и заодно урезать демократические права трудящихся, стать дубинкой для расправы с «красными», натолкнулся на сопротивление рабочего класса и ведущих профсоюзов, широких масс народа. «Это было поистине незабываемое народное движение», — пишет ветеран австралийского рабочего движения Эдгар Росс.[17] Возникли Антимобилизационная лига, Товарищество «Мобилизации — нет!», Женская армия мира, Армия добровольцев труда. Австралийский союз мира. Антивоенные выступления жестоко подавлялись прямыми и косвенными мерами: уличные митинги разгонялись с помощью солдат, домовладельцы отказывались сдавать помещения для подобного рода собраний, свирепствовала цензура, в домах активистов устраивали обыски. Особенно круто расправлялись с социалистическими организациями. ИРМ, клеймившая грабительскую войну, была запрещена, а ее члены приговорены к длительным срокам тюремного заключения. Однако война становилась все менее популярной. Дважды, в 1916 и 1917 годах, законопроект о воинской повинности выносился на всенародный референдум, и дважды Австралия отвечала: «нет!»

Война проводит новые линии размежевания между героями трилогии. Уходит добровольцем на фронт Лал Гауг, молодой и красивый в своей кавалерийской форме, с перьями эму на фетровой шляпе, жаждущий подвигов и отличий, уверенный, что поступает так, «как обязан поступать каждый мужчина, способный носить оружие», чтобы одолеть врагов Великобритании. И погибает от турецкой пули в Палестине, под Газой.

Дику Гаугу, воевавшему во Франции, повезло больше — он отделался ранением и вернулся на родину неузнаваемо постаревшим, к семейному очагу, который дал трещину. Если Гауги расплачиваются за войну собственной кровью, то новоявленный магнат сэр Патрик Кеван не намерен подставлять голову под пули. Но разыгрывает ярого патриота: дает правительству деньги взаймы, дарит самолет Королевским военно-воздушным силам, агитирует — дела его идут в гору, война делает его еще богаче.

Референдум разделил на два лагеря и семью Гаугов. Моррис, в котором оживают настроения и понятия британского джентльмена, бывшего офицера, безусловно за войну до победного конца. А Том и его невеста Эйли отдаются борьбе против введения милитаристского закона: выступают на митингах, расклеивают плакаты, распространяют листовки и запрещенную литературу, разоблачающую махинации финансовых концернов. Хулиганы в солдатской форме, нанятые вербовщиками волонтеров, избивают их. Салли проходит путь обманутых и прозревших миллионов. Снедаемой материнским страхом за жизнь сыновей, ей хочется верить, что они сражаются за правое дело, спасая демократию. Она готова откликнуться на фальшивый призыв «помочь нашим ребятам на фронте» и потому солидарна поначалу с Моррисом. Шаг за шагом она убеждается, что правда на стороне Тома, Эйли, Динни Квина, ирмовцев. И самый веский для нее аргумент — письмо Дика из госпиталя, сообщавшего, что он и почти все парни его взвода проголосовали против принудительной отправки войск за границу.

Переживания Салли были близки писательнице. И она не отрывала глаз от военного транспорта, удалявшегося от австралийского берега, — он увозил старшего брата, журналиста Алана, которого ей не было суждено увидеть вновь: его убило прямым попаданием немецкого снаряда. Младший брат, военный врач Найджел, едва не умер в Сербии от брюшного тифа. Хью Троссел, ставший впоследствии ее мужем, был ранен на Галлипольском полуострове, в одной из самых кровопролитных и бесплодных операций. И если в начале войны Причард пыталась вступить в женский вспомогательный корпус, попасть на фронт в качестве военного корреспондента, а во время первого референдума проголосовала «за», то накануне второго опроса она прилагала все усилия, чтобы законопроект, развязывавший руки милитаристам, провалился. Вместе с ней в антимобилизационной кампании участвовал ее друг Фрэнк Уилмот (1881–1942), известный поэт, писавший под псевдонимом Фернли Морис. Из его стихотворения «Богу от измученных народов», прозвучавшего в 1917 году как страстная мольба о мире, «крик боли», взят эпиграф к роману.

Письма с фронта с именами мертвых и умирающих от ран, горькие рассказы о напрасных потерях, головотяпстве командования, разочаровании и усталости, посещения австралийского госпиталя на севере Франции, зрелище безногих и безруких калек на улицах, контрасты между страданиями миллионов и процветанием фабрикантов смерти и прочих, для кого «война — мать родна», — все это, накапливаясь, возбуждало в писательнице непримиримую ненависть к системе, породившей вселенское бедствие. Капитана Троссела, кавалера Креста Виктории, высшей английской награды за храбрость, война, по его словам, сделала социалистом. И опять-таки пример в объявлении войны империалистической войне подало миру первое государство рабочих и крестьян. «Известия об успешной революции в России и большевистские лозунги мира, хлеба и земли резко контрастировали с империалистическим лозунгом войны до победного конца», — отмечает австралийский историк Мэннинг Кларк.[18]