Кахатанна. Тетралогия (СИ) - Виктория Угрюмова

— Верно, — согласилась Каэтана.

Она чувствовала, что близка к разгадке и ей не хватает штришка, крохотной детали, чтобы восстановить целое.

— Благодаря тебе бессмертные поняли или вот‑вот поймут, что это самое зло, о котором столько было говорено, все‑таки существует. И они вынуждены будут принять решение, потому что жить с таким знанием и никак его не использовать — невозможно, хотя такое искушение то и дело у кого‑нибудь возникает.

Каэ с любопытством уставилась на толстяка. Тот как раз пытался установить, какое количество пальцев оптимальнее всего иметь на левой руке. Он склонялся к семи, а сама рука — к полной свободе выбора и отсутствию ограничений, отчего пальцы на ней росли с дикой скоростью, как грибы после дождя. Толстяк досадливо поморщился и принялся запихивать лишние отростки обратно в конечность — получалось не ахти.

— Знаешь, когда ты меня заинтересовала? Когда я понял, что ты единственная из всех ныне существующих бессмертных сочетаешь в себе качества личности и вечности. Ведь только об истине и любви можно так сказать: вечные истины и вечная любовь… К сожалению, Любви на Арнемвенде с некоторых пор нет.

Он печально посмотрел на Каэтану своими разноцветными глазами, словно стремился открыть еще что‑то новое для себя в ее бледном и напряженном лице.

— Я вечен, но я не личность. Меня даже не овеществляют — у меня нет ни лица, ни характера. Я везде и всюду, но не могу ничего предпринять, ничего изменить, хотя все возможности для этого у меня есть: я нахожусь одновременно и вне событий, и внутри них. Согласись — редкое качество.

— Мне сказали, ты сам себя создал.

— Этого мало, дорогая Каэ, очень мало. Ты, конечно, можешь возразить, что это самое главное, так сказать, первый шаг, который определяет направление пути…

— И возражу.

— Но я не об этом, — буквально взмолился толстяк. — Без твоей помощи мне никогда не пройти всей дороги. Только ты знаешь, как это делается. Я видел, как ты прибыла на Арнемвенд — обычной девочкой, без опыта, без знаний, попросту без памяти. И шаг за шагом ты воссоздавала из праха и пепла давно погибшую богиню, на возвращение которой никто уже и не смел надеяться. Ты сотворила себя, причем — поверь мне, я знаю, что говорю, — теперешняя во много крат сильнее и могущественнее той прежней. И ты нужна мне…

— Понимаю, — сказала она. — Правда, понимаю. Я это почувствовала на себе.

— Благодарность — редкое качество у любого существа, особенно у божественного, — заметил толстяк в пространство. — Мне нужно стать самим собой, и за это я готов заплатить положенную цену.

Именно в эту секунду Каэ и узнала его, точнее, не узнала, а поняла всем своим существом правильность безумных своих догадок и предположений. А поняв, исполнилась уважения.

— Я одновременно везде, — продолжал между тем странный посетитель, — и это очень затрудняет мне пребывание в каком‑нибудь конкретном месте в данную секунду. Я знаю все обо всем — и этого знания так много, что очень часто я упускаю из виду самое важное, отвлекаясь на мелочи.

Сначала я думал, что мне будет все равно, кто станет править на Арнемвенде: Древние боги, Новые боги или грядущий повелитель, который уже готов занять этот мир. Меня это, в сущности, не касается. Я не могу быть ни добрым, ни злым, ни честным, ни лживым, ни трусом, ни храбрецом. Но однажды я посмотрел на тебя и понял, что тоже могу стать, кем захочу. Потому что на моих глазах маленькая девочка — беспомощный, смертный, обеспамятевший человек — прошла огромный континент, полный опасностей, шаг за шагом возрождая, воссоздавая из небытия могущественную богиню, которую мир давно оплакал. Ты не только сама вернулась в свою страну, ты еще и вернула надежду тем, кому хочется надеяться на лучшее. И я видел, как Богиня Истины стала Истиной — неподдельной и настоящей. И я должен смочь.

— Должен. — Каэ коротко глянула на собеседника. — Времена бывают разные — тут ты не прав, друг мой. О временах говорят, что они были страшные или добрые, радостные или жестокие. Так что только в твоей власти выбирать, каким тебя запомнят.

— Узнала? — спросил толстяк почему‑то шепотом.

— Не сразу, — честно призналась она. — И монахи меня довольно‑таки сильно запутали. Хотя они же и дали мне ключ к разгадке.

— Тогда говори, поможешь?

— Помогу. — Она протянула ему руку. — В любом случае помогу, независимо от того, чем ты отплатишь, хоть бы и ничем.

— Это из‑за… них? — Толстяк неопределенно мотнул головой куда‑то вверх.

— Да.

Они молча прошли по мостику и свернули на правую аллею. Каэ молчала, потому что глаза ее были готовы наполниться слезами, и она боялась заговорить, чтобы не расплакаться, — как всегда, упоминание о погибших друзьях больно резануло ее по сердцу. «Паломник» тоже не хотел нарушать тишину. Наконец Каэтана несколько раз прерывисто вздохнула и приняла прежний строгий вид.

— У нас с тобой огромная куча дел, — сказала она, обращаясь к толстяку. — Но прежде ответь мне на один вопрос. Ты вот упоминал тут, что помог мне как‑то. Я правильно понимаю, что это выразилось в том, за какой срок мы добрались до Сонандана?

— Не совсем. До Сонандана ты добиралась с нормальной скоростью, а вот до ал‑Ахкафа…

— Я так и думала, что потратила на этот путь слишком мало времени.

Толстяк самодовольно улыбнулся, потом внезапно покраснел.

— Если скажу правду, ты не обидишься?

— Постараюсь, — честно ответила Каэ.

— Не собирался я тебе помогать вначале. Просто засмотрелся, вот и торчал все время рядом…

— И время для меня практически остановилось?

— Ну, почти. Но зато потом я помогал тебе уже сознательно.

Парк огласился звонким смехом Интагейя Сангасойи.

— Ты что это? — обиженно спросил ее собеседник.

— Если бы, если бы все боги были такими же сознательными, как и ты… — Она остановилась. — Слушай, а как мне тебя называть? Не могу же я обращаться к тебе, как все. Глупо как‑то говорить: «Доброе утро, Время», «Как ты сегодня спал, Время?»…

* * *

— А вот и твой цепной дракон! — Толстяк неожиданно ткнул пальцем в сторону аллеи — той самой, где стоял фонтан с дельфином, летящим на косо положенном куске зеленого стекла, стилизованного под морскую волну.

— Это еще кто? — удивилась она.

Но ответа не потребовалось.

* * *

Когда не на шутку встревоженный Нингишзида в сопровождении четырех дюжих жрецов наконец отыскал Каэтану и ее посетителя в самом дальнем уголке парка, он облегченно перевел дух. Но ненадолго. Вообще‑то надо было бы высказать Каэтане все, что он думал по поводу ее беспечности и неосмотрительности, — но не ругаться же с Великой Богиней в присутствии подчиненных и посторонних. Молодым священнослужителям он, конечно, вообще ничего не объяснял, да и что он мог бы им объяснить, если и сам толком ничего не знал, — они стояли и благоговели при виде своего божества. А Нингишзида никак не мог придумать достаточно благовидный предлог, чтобы заставить надоевшего «паломника» убраться восвояси: ну не нравился он верховному жрецу — и все тут. Наконец Нингишзида набрал полную грудь воздуха, чтобы произнести первую фразу, естественно о делах государственной важности, как…

— Это ты? — обрадовалась Интагейя Сангасойя. — Вот хорошо. А я уж было собралась посылать за тобой кого‑нибудь. Познакомься еще раз — это мой почти что родственник из старшего поколения.

Она обернулась к толстяку и спросила:

— Так как прикажешь тебя называть?

— Придумал!!! Придумал, — ответил тот с непередаваемым выражением на круглой физиономии, — меня будут звать Барнаба. Ну как, благозвучно?

— Как тебе сказать… Запоминается сразу и ни на что не похоже.

— Вот и прекрасно, — сказал толстяк.

— Тогда заново: это, Нингишзида, высшее существо, гораздо старше и мудрее меня. — (Толстяк заалел щеками). — Если честно, то и существом его можно назвать с натяжкой. Чти его превыше многих — это он отмеряет твои дни.

Нингишзида покачнулся было, но выстоял. Он слегка поклонился толстяку и сказал:

— Разреши мне смиренно приветствовать тебя, о Барнаба.

За его спиной раздался характерный звук — верховный жрец мог голову дать на отсечение, что юные служители сдержанно прыснули, услышав это имя.

Когда Каэтана пригласила гостя во дворец, чтобы там подзакусить и побеседовать о насущных проблемах, он постарался приотстать, чтобы затем из‑за спины наклониться к своей повелительнице.

— Прости, о Кахатанна, но все же, кто это такой? Бог судьбы?

— Время, — коротко ответила она.

«Еще не самое страшное, что могло бы быть», — подумал он.

Барнаба обернулся ко всем сразу:

— Я еще никогда‑никогда не закусывал. Это интересно?

— Очень, — улыбнулась Каэ. — Одного этого будет достаточно, чтобы ты надолго остался в человеческом образе.