Правда о Николае I. Оболганный император - Александр Тюрин

От почитателей Белинского, Герцена и всех последующих поколений правых и левых революционеров Пушкин отделил себя словами «лучшие и прочнейшие изменения суть те, которые приходят от одного улучшения нравов, без насильственных потрясений человеческих, страшных для человечества»..

Последние годы Пушкин много занимался русской историей. И даже день накануне смерти он провел в работе над статьей о русских первопроходцах Сибири.

В своем ответе теоретизирующему русофобу Чаадаеву Пушкин ясно выразился насчет мнимого несовершенства русской истории. Соглашаясь с чаадаевский посылом, что «история — ключ к пониманию народов», Пушкин пишет: «Что же касается нашей исторической ничтожности, то я решительно не могу с вами согласиться. Войны Олега и Святослава и даже удельные усобицы — разве это не та жизнь, полная кипучего брожения и пылкой и бесцельной деятельности, которой отличается юность всех народов? Татарское нашествие — печальное и великое зрелище. Пробуждение России, развитие ее могущества, ее движение к единству (к русскому единству, разумеется), оба Ивана, величественная драма, начавшаяся в Угличе и закончившаяся в Ипатьевском монастыре,  — так неужели все это не история, а лишь бледный полузабытый сон? А Петр Великий, который один есть всемирная история! А Екатерина II, которая поставила Россию на пороге Европы? А Александр, который привел нас в Париж? и (положа руку на сердце) разве не находите вы чего-то значительного в теперешнем положении России, чего-то такого, что поразит будущего историка? Думаете ли вы, что он поставит нас вне Европы? Хотя лично я сердечно привязан к государю, я далеко не восторгаюсь всем, что вижу вокруг себя; как литератора — меня раздражают, как человек с предрассудками — я оскорблен,  — но клянусь честью, что ни за что на свете я не хотел бы переменить отечество или иметь другую историю, кроме истории наших предков, какой нам Бог ее дал.»

Такое Пушкинское Credo поставило его в оппозицию не только к Чаадаеву, который отказался от России в явной форме, но и к большой части российской элиты, которая сделала это менее сознательно, но более страшно. Чаадаев честно отказался и ушел в себя; остальные продолжали вести светскую жизнь, сидеть в правительственных комитетах и дворянских собраниях, на университетских кафедрах, командовать войсками.

Четкое позиционирование Пушкина как лидера национальной культуры и не могло не встревожить западническую партию.

В заговоре против Пушкина участвовал и дипломатический представитель Голландии, чья политика была полностью подчинена Англии, и находящийся с ним в нетрадиционной сексуальной связи французский офицер, с неясными целями появившийся в России, и представители семьи Полетика, известной своими пропольскими и мазепинскими взглядами, и многие видные масоны. Масоны П. Вяземский, А. Тургенев, В. Жуковский, завсегдатаи карамзинского салона, принимали участие в раскручивании интриги.

Император, видимо, почувствовал ее масштаб и 23 ноября 1836 взял с Пушкина слово: не драться на дуэли.

Как показал исследователь С. Фомин, граф Г.Строганов выполнял роль координатора заговора. Григорий Строганов, приближенный еще к Александру I дипломат с обширными международными связями, друг Нессельроде и посла Геккерна, как раз советует голландцу, чтобы его «приемный сын» Дантес вызвал Пушкина на дуэль.

Незаконная дочь графа Строганова Идалия Полетика была активным координатором антипушкинской интриги (она сводит Дантеса с женой Пушкиной у себя дома). После дуэли Строганов и Нессельроде проводят остаток дня у Геккерна, лихорадочно совещаясь, как замести следы. С кончиной Пушкина участники заговора проделывают оставшуюся часть свой подлой работы. Жуковский выносит из его квартиры какие-то бумаги, а граф Строганов занимается организацией похорон, присматривая за тем, чтобы они не приняли какого-нибудь опасного для заговорщиков направления.

После смерти великого русского поэта Николай I заплатил все его долги, дал большую пенсию его семье и профинансировал издание его сочинений.[311]

Последними словами Пушкина об императоре были: «…Весь был бы Его» и «Попросите Государя, чтобы Он меня простил». Речь идет о нарушении данного Николаю слова не драться на дуэли.

Даже такое прощание Пушкина с императором не помешало трепетным интеллигентам переврать всё, что можно. В стихотворении «Поэт и царь» Цветаева надрывно давит из себя: «Зорче вглядися! Не забывай: Певцоубийца Царь Николай Первый». В экстатическом выплеске чувств она по сути делает из Николая I вечного врага свободы, Амалека, Антихриста.

Приложив столько усилий к гибели поэта, российские либеральные силы более полутора веков занимались привычным для них делом, приватизацией. Они занимались приватизацией памяти о русском гении, выставляя его этаким декабристом, случайно не добравшимся до сенатской площади. Из Пушкина выходила очередная штампованная «жертва царизма», попадавшая на одну полку вместе с одномерными «борцами с самодержавием».

Впрочем на либеральной сцене ставился и другой спектакль на тему Пушкина. Еще де Кюстин описал Пушкина поэтом малозначительным и подражательным. А в начале 20 в. люди типа литератора Алданова стали упрекать Пушкина в политиканстве и даже продажности. «Он брал денежные подарки от правительства Николая I». Ну да, Пушкин, бывший издателем общественного-литературного журнала, должен был, наверное, получать деньги в голландском посольстве. Кстати, от правительства Николая получала «денежные подарки» тьма тьмущая российских интеллигентов — даже сегодня трудно найти «критика режима», который не кормился бы с государственной руки. Попытки оклеветать Пушкина и выбросить его с «корабля современности» не нашли понимания в зрелом СССР, однако возобновились в эмигрантско-диссидентской среде в 1970-е, а затем были подхвачены западными «исследователями».

Такая же интеллектуальная общность как с Пушкиным, у Николая I была и с Гоголем.

Произведение Гоголя «Тарас Бульба», своего рода русская «Илиада», стала мощным ударом по мазепинщине, по идее раскола малорусской и великорусской ветвей русской нации.

Гоголь прекрасно видел то, что было недоступно самовлюбленным поверхностным белинским: «Велико незнание России посреди России. Все живет в иностранных журналах и газетах, а не в земле своей. Город не знает города, человек — человека, люди, живущие за одной стеной, кажется, как бы живут за морями.»

Вопреки либеральному мифу о том, что Николай I не терпел критики, направление критического реализма не только выросло в его время, но и получило поддержку с его стороны.

Вскоре после театральной премьеры «Ревизора», которую дали по личному указанию императора, пьеса была напечатана. На премьере Николай сказал автору: «Всем досталось, а мне больше всего». Вспоминал император героев «Ревизора» и при встречах с провинциальными российскими чиновниками. Николай также отменил цензурный запрет на издание «Мертвых душ». Не боялся он за «самодержавие» и надеялся, что эта книга подействует на омертвевшие души дворянства, вцепившегося в свои вольности.

И острая пьеса «Горе от ума» А.Грибоедова была напечатана по указанию императора.

Николай I одним из первых заметил одаренность Льва Толстого, тогда офицера на Восточной войне, и помог ему погрузиться в литературную деятельность, не исключено, что даже спас от гибели на поле боя. За это «зеркало русской революции» отблагодарил уже покойного императора отменной злобы пасквилями вроде «Хаджи Мурата» и «Николая Палкина». Увы, талант не всегда сочетается с совестью, особенно если политические тенденции не способствуют честности.

И, хотя общественный путь Достоевского начался с участия в антиправительственной организации, созданной польским заговорщиком, очень быстро оформились его взгляды, носившие явный отпечаток николаевского мировоззрения. Через несколько лет после кончины Николая I Достоевский называет себя «совершенным монархистом». В одном из своих писем Достоеский вскрывает корни «незнания России»: «Эти явления — прямое последствие вековой оторванности всего посвященного русского общества от родных и самобытных начал русской жизни. Даже самые талантливые представители нашего псевдоевропейского развития давным-давно пришли к убеждению о совершенной преступности для нас, русских, мечтать о своей самобытности… Наши Белинские и Грановские не поверили бы, если б им сказали, что они прямые отцы Нечаева».

При Николае расцвел гениальный поэт Тютчев, оформились Некрасов и Тургенев, творили Крылов, Языков, Фет, первый русский фантаст В. Одоевский.

Наши интеллигенты очень любят повторять строки Лермонтова: «Прощай, немытая Россия». Однако не будем забывать, что Лермонтов погиб очень молодым человеком. Гениальность дается человеку сразу, а вот постижение мира длится всю жизнь. Если бы Лермонтов не ушел в 27 лет, то, скорее всего, прошел бы творческим путем Пушкина и Достоевского. Ведь Лермонтову уже принадлежали строки: