Затаив дыхание - Адам Торп

— Нет, в общем, не хочется.

— У меня все готово. Кончай думать про крюк с веревкой. Мясо — лучше не бывает. Свежайшее. Сегодня днем урвал. А на сладкое — зефир.

Джек вдруг почувствовал, что проголодался. После завтрака у него маковой росинки во рту не было: в больнице на обед принесли яичницу — и опять с карри; запах карри, смешанный с вонью дезинфекции, на несколько часов отбил у него аппетит.

Вот так он и очутился у соседа, в его ухоженном саду с разными водными прибамбасами, извилистыми кирпичными дорожками и изысканными античными статуями; все это тонуло в сладостном хмельном тумане от выпитой бутылки «Боланже». Он отклонил предложение хозяина поставить негромко, «для настроя», диск «Роллинг Стоунз».

— Милли мне вкратце все рассказала, — небрежно бросил Эдвард. Он почти в открытую радовался неладам у соседей. — Про компанию «Врун и сын».

— Какого дьявола она тебе-то выкладывала?! С ума сойти.

— Честно скажу, я провел целое расследование. Сам знаешь, Милли с Лилиан были закадычными подружками.

— С Лилиан, но не с тобой.

— Верно, но я умею обаять женщину.

— Надеюсь, что не мою жену.

Эдвард залился смехом, продолжая ворошить горящие угли в причудливом кирпичном сооружении для барбекю. Шорты в стиле «джунгли» едва не лопались на его объемистых ляжках. Сыпавшиеся с деревьев листья вспыхивали, не долетая до огня.

— Увы. Такая рыбка на мою наживку не клюнет. Она попросила меня присматривать за домом. По-соседски. Чувствовалось, что она в большом расстройстве. Я всегда знал, что ты с придурью, но что такой болван, не представлял! Подумать только! Имея законный неограниченный доступ к телу Милли Дюкрейн, связаться с тупой балтийской блондинкой!

— Она не тупая, но я с тобой согласен.

Сквозь дурман от выпитого шампанского Джека пронзило острое чувство утраты. Глядя, как Эдвард умело и любовно ворошит угли, он попытался представить его в детстве. Задачка-то нехитрая. В определенном смысле Эдвард так и не повзрослел. И это многое в нем объясняет. На сад уже спускалась непроглядная тьма — вернее, спустилась бы, если бы сад, точно взлетную полосу, не освещали по периметру галогенные лампы. Эдвард прыснул на угли жидкости для барбекю, и мгновенно вспыхнувшие языки пламени принялись лизать толстые куски говядины.

— Смотри мясо не опрыскай, — сказал Джек.

— Положись на меня, старик. Здесь убежище для холостяков. Нам надо держаться вместе. Вжик! Сипасибо, ребятки, сипасибо.

Джек услышал негромкий звонок, определенно в его доме; напрасно он не закрыл стеклянные двери, пожалуй, это опрометчиво с его стороны. Вероятно, звонят из больницы, а может, его отец. Или Милли. А то и Кайя. Придется завести мобильник. Меньше всего на свете ему хотелось жарить и есть барбекю вместе с Эдвардом Кокрином, однако ж именно этим он сейчас и занимается. После ремонта дом Эдварда выглядит очень элегантно, в отличие от хозяина — во всяком случае, в этих дурацких шортах. Джек вновь наполнил фужер. Надо же себя побаловать. Жаль, что он не прихватил свитера. Днем было жарко, точно на юге; ан нет, здесь все-таки север, да еще и осень.

— Та история с твоим отцом…

— И что?

— Злишься на него за то, что он с собой сделал?

— Может, и злюсь, — ответил Эдвард. — Он был викарием, а я взял и пошел в армию.

— Правда?!

— Семь лет оттрубил. В Северной Ирландии та еще веселуха была, — добавил Эдвард, поворачивая вертел с мясом.

Джек представил себе соседа в военной форме: вот бронемашина осторожно едет по Фоллз-роуд [136], а из люка, словно чертик из табакерки, высовывается Эдвардова голова в каске. Удивительно, сколько неожиданного скрывается в человеке, которого вроде бы знаешь, как облупленного.

— Получается, ты ему отомстил.

— Точно. Плюнул в рожу.

— Викарий — и покончил с собой?

— Да, викарий, потому и покончил с собой. На самом деле он утратил веру. Как-то несерьезно, скажи? Он ведь даже получил какой-то пост по церковной линии. К маме относился жутко. Курильщик был заядлый, сигарету не выпускал изо рта, зато спиртного — ни капли. Эгоист, каких поискать.

Как будто ты не эгоист, подумал Джек. Однако же именно Эдвард пригласил его к себе. Посочувствовал соседу. А может, Милли попросила Кокрина приглядывать не только за домом, но и за мужем?

Они уже взялись за зефир, как вдруг, точно в страшном сне, из-за деревьев и густых кустов, разделяющих два участка, Джек услышал голос Милли: она звала его из оставленных нараспашку стеклянных дверей. Голос дрожал, будто она боялась наткнуться на что-то страшное. Обычно Джек не оставляет двери незапертыми, но он ведь пошел в соседний сад, рукой подать от дома…

— Бог ты мой, похоже, твоя кричит, — прошептал Эдвард, поворачивая на вилке оплывающую зефирину.

Джек уже успел прокусить подсохшую над огнем корочку и с наслаждением ощутил полузабытую сладость мягкого зефирного суфле: в памяти сразу всплыли картины жизни в скаутском лагере. Приторная масса залепила рот; делать нечего — пришлось, обжигая язык, глотать все разом.

— Она вернулась, — с трудом выговорил он.

— Похоже на то. Э-гей! — гаркнул Эдвард; спьяну ему в голову не пришло сначала посоветоваться с Джеком насчет дальнейших действий. — Тут он, у меня.

— У тебя?!

— Ага, мы с ним вовсю гуляем. И не надо нас осуждать.

— Неправда! — крикнул Джек. — Мне тошно и горько.

Он не заметил, как выпил гораздо больше обычного, и теперь все стало казаться забавным и вызывало лишь беспечный смех. В конце-то концов, жизнь не больничная койка. Вокруг происходит масса нелепого и потешного, надо только уметь это видеть. К примеру, его собственный вопль — что ему тошно и горько, — уморительно комичен. Эдвард неожиданно положил руку на колено Джека. Тоже можно лопнуть со смеху. А тут еще… С этим зрелищем вообще ничто не сравнится: нанизанная Эдвардом на вилку зефирина, повинуясь закону тяготения, очень медленно, как в эпизоде из какого-нибудь фильма ужасов, оплывает и вот-вот плюхнется ему на колени.

— Оо-о-о, какое потрясаа-ающее колено у твоего мужа! — взвыл Эдвард, подражая голосу валлийца-педика из телешоу «Маленькая Британия».

Ответа не последовало.

— Куда она делась? — удивился Эдвард. В ту же минуту расплавленная зефирина отчаялась и сгустком эктоплазмы шмякнулась прямиком Эдварду на ширинку.

Пьяный в зюзю Эдвард ошарашено уставился на свое причинное место, и Джек понял, что ничего смешнее в жизни не видел. Любое, даже самое лучшее комическое телешоу бледнеет рядом с этой картиной. Его захлестнул приступ необоримого веселья. Он сотрясался от хохота, или хохот сотрясал его. Глядя на Джека, Эдвард тоже залился смехом, и теперь удержу не было обоим. У Джека уже болел живот, ломило мышцы, скулы. Оба смеялись теперь почти беззвучно, лишь слегка повизгивая, но время от времени дружно разражались оглушительным хохотом, от которого слезы ручьями текли по щекам. Белая блямба на ширинке Эдварда стала для них «кнопкой включения», от одного взгляда на нее они форменным образом задыхались от смеха. Корчась и раскачиваясь на стульях, едва не падая, они бессильно стонали, мечтая о передышке, но стоило им встретиться глазами, пытка смехом возобновлялась.