Пять имен. Часть 2 - Макс Фрай

К тому же бронзовое изображение постоянно сопровождал запах сандала, мускуса, пачули и камфары — этот запах фигурка сообщала всему, с чем соприкасалась, будь то пальмовый лист, в которую была завернута или руки любопытного покупателя.

Фигурка наводила на честных христиан такую оторопь и озноб, что никто не отважился ее купить, все советовали торговцу чудесами как можно скорее избавиться от черной пляшущей в ночи времени, но то ли по жадности, то ли по глупости, торговец не последовал разумным советам, будто назло выставил черную на самую лучшую полку своей лавки — так что под вечер косые рассеянные лучи солнца окрашивали ее в кровавый колер, как чистое вино.

Кто мог знать, что вместе с болиголовными ароматами и ночными кошмарами, статуэтка принесла в дом моровую язву.

Не прошло и пяти дней, как семья кастильца вымерла вся.

Встревоженные соседи поспешили спалить дом вместе с обезображенными мертвецами, опасаясь за свои жизни.

Когда, спустя неделю, ничего не подозревающая Чирриди пришла из загородного сада, чтобы навестить родню, взору ее предстало остывшее погребальное пепелище.

Плача, бросилась она с расспросами к двоим работникам, которые налегали на лопаты, роя яму в изгарной земле.

Работники ответили ей:

— Не приближайся к нам, несчастная. Быть может, ты тоже больна. Ступай, попроси помощи у монахинь или где тебе еще заблагорассудится, дай нам закончить работу. Хотя вряд ли в Ассизи найдется безумец, который откроет перед тобой дверь.

— Но зачем вы тревожите заступами пепел моих родителей и мужа? — спросила Чирриди.

— Мы ставим чумной столб, чтобы отметить это место, как нечистое. — сказали работники. Тут колокол возвестил полдень — и копатели отлучились на короткий отдых.

Чирриди все еще в слезах, упала на колеи, разгребая и просеивая пепел, словно своими мольбами и бесполезной работой слабых пальцев могла воскресить утраченных.

Среди угольев она натолкнулась на нечто твердое, поранила пальцы и вынула из хрупкой окалины фигурку женщины — та стала еще чернее, но ничуть не пострадала.

— Что ж, чудовище, — сказала Чирриди, — оставайся со мною, в глазах людей я так же уродлива и достойна только плевков и заушений, как и ты.

Вздохнув, она завернула многорукую куклу в передник и медленно побрела без цели.

Долго скиталась по городу Чирриди, но работники оказались правы, все двери захлопывались перед ней, потому что вместе с блаженным Франциском город Ассизи покинуло сострадание.

Ни один монастырь не дал ей убежища, никакой крестьянин не нанял ее в батрачки, дети, подученные матерями, бросали в нее издали нечистоты и называли ее чумной девкой.

Лишь тень красоты была ее достоянием, ведь ей еще не исполнилось семнадцати лет.

Нашелся в Ассизи человек, который подобно падальщику-стервятнику, не гнушался ничем.

То был капитан городской стражи мессер Агостино.

За кусок козьего сыра и серый хлеб Чирриди стала его наложницей, он же бахвалился перед пьянчужками так:

— Ничего-то мне не страшно в целом свете! Глядите все — я сплю с чумой.

Так как зараза не пошла косить, по обыкновению, окрестные кварталы, горожане мало-помалу стали забывать о случившемся, но все же мессер Агостино, как человек осмотрительный, прятал наложницу от чужих глаз.

Чирриди жила под телегой на заднем дворе его дома, куталась в непотребное тряпье и питалась помоями, а мессер Агостино говаривал:

— Ничего, потрепишь, puta! Для расхожей девки — грязь лучшая подливка.

В темнейшие ночи, когда лунный диск не выплывал на гладь небосклона, Чирриди, робко выбиралась из своего убежища, разминала ноги, садясь на колесо укачивала фигурку многорукой дьяволицы, тихонько плакала и поверяла страшной игрушке свои неутешные жалобы. И омерзительное творение язычников будто бы по-своему жалело ее, но было бессильно помочь, разве что скрашивая прозябание Чирриди замарашки и проститутке поневоле, отдаленным ароматом камфары, пачули, сандала и мускуса.

Все переменилось, едва Чирриди призналась капитану, что понесла.

Будучи человеком великодушным, мессер Агостино дождался родов и, когда несчастная в муках разрешилась сыном, прогнал ее прочь вместе с некрещеным младенцем.

Стоит ли говорить, что покинутая последним, пусть мерзостным, но все же любовником, женщина почти впала в безумие.

Точно страшная кощунственная Мария из Назарета, побрела она по ступенчатым переулкам Ассизи прочь из города, четверорукая фигурка болталась за плечом ее на бечевке — и казалось, приплясывала, как удавленница.

Рот Чирриди был черен, обметан лихорадкой от жажды и отверст, а новорожденный терзал сухой сосок обнаженной груди.

В полночь Чирриди достигла заводи болотистой реки Клитумн и села на мостки близ водяной мельницы, чтобы дать отдых стертым в кровь стопам.

Задумчивые омуты манили ее, там, среди колыхания водорослей, под зеленой ряской было спокойно и чисто.

Чирриди бросила камешек и покровы ряски заколыхались, словно приглашая ее последовать за ним в их мягкую зеленоватую утробу.

В этот миг Чирриди увидел монах из ордена францисканцев-кордельеров, который совершал молитвенное бдение под звездным небом на берегу Клитумна.

— О Боже, женщина, что ты делаешь здесь в такой поздний час? — удвиленно спросил кордольер. — Ступай домой.

— Мой дом сгорел. Мне некуда идти. Я жду.

— Чего ты ждешь?

— Сестру мою, смерть. — отвечала Чирриди.

— Неужто ты хочешь наложить на себя руки. Ведь это грех неискупимый перед Господом. — упрекнул ее монах.

— Скоро я повстречаюсь с Господом, пусть Он сам мне скажет это. — возразила женщина — Помни обо мне, брат, молись. Когда-то меня называли Чирриди. Наверняка ты слышал, что ласточки никогда не касаются земли и даже спят на вершинах деревьев и под соломенными стрехами крыш — стоит ласточке оказаться на земле-и она погибнет, потому что уже не сможет взлететь. Так и мне взлететь не суждено.

— Чирриди? — переспросил монах с придыханием — Тебя называли Чирриди?

— и чернец заплакал от радости узнавания, снял клобук, обнажая голову и заключил обмершую Чирриди в объятия со словами: — Приди ко мне, сестрица моя, потому что меня когда-то называли Габриэле.

И верно — то был тот юноша, оставивший мир из любви к женщине, о котором я уже упоминал, до пострига он носил родовое имя Кондульмер.

Так Чирриди и новорожденный сын ее позора и падения обрели доброе покровительство монастыря кордельеров.