Иван III - Николай Борисов

Святитель Филипп был, несомненно, одним из самых одухотворенных архипастырей нашей истории. Во всех его деяниях сказывалась глубокая личная вера и чувство огромной религиозной ответственности. Его непреклонность в борьбе с «латинством», его необыкновенная энергия в деле строительства собора, наконец, сама его кончина, вызванная глубоким душевным потрясением, — все это обличает в нем человека смелого и незаурядного. Очевидно, он воспринял гибель в огне своего дворца и свою внезапную болезнь как некий небесный знак, как наказание за какую-то его личную вину перед Богом. Отсюда и его желание немедленно оставить митрополию и уехать в отдаленный монастырь на покаяние. Однако ни времени, ни сил для исполнения этого решения он уже не имел…

После кончины Филиппа на его теле найдены были тяжелые железные цепи — вериги. Никто, даже митрополичий духовник и келейник, не знали, что Филипп смиряет свою плоть столь суровым способом. Носил ли он эти цепи в подражание древним великим подвижникам или же в память о веригах апостола Петра, — неизвестно. Однако тайные цепи митрополита Филиппа свидетельствуют о том, что дух личного подвига и беспощадного самоотречения, охвативший в XV столетии все русское монашество и создавший прославленную Русскую Фиваиду на Севере, не миновал и Боровицкого холма. Но там он пришелся не ко двору. Ведь какой власти, кроме власти Всевышнего, могли убояться люди, подобно Филиппу добровольно заковавшие себя в железо!

История с веригами митрополита Филиппа наделала много шума. После похорон святителя, состоявшихся 7 апреля 1473 года, великий князь приказал повесить их над его гробницей. Вериги тотчас стали предметом поклонения: верующие целовали их и просили помощи у почившего подвижника. Между тем князь Иван почему-то решил выяснить, кто и когда сковал для митрополита эти цепи. Некий кузнец, выкупленный митрополитом из татарского плена и приставленный к строителям собора, рассказал великому князю, что однажды Филипп велел ему сковать еще одно звено для своих вериг, «занеже сказываеть тесны ему» (27, 300). При этом он взял с него клятву молчания.

Откровенность с великим князем не прошла даром для этого бедняги. На другой день кузнец сделал новое признание: ночью ему явился сам святитель Филипп с веригами в руках и избил его ими за нарушение клятвы. В доказательство правдивости своих слов кузнец показывал многочисленные раны на своем теле. Пострадавший от гнева Филиппа кузнец с месяц не мог встать с постели, но после усердной молитвы святителю был им прощен и исцелен.

Оживление вокруг гробницы Филиппа долго не затихало. Кажется, этот человек произвел сильное впечатление на современников. К тому же смелость Филиппа в отстаивании своих убеждений перед великим князем вызывала сочувствие у его приемника митрополита Геронтия, также нашедшего в себе мужество сопротивляться произволу. Причислив Филиппа к святым, митрополит мог тем самым получить еще одну точку опоры в своих спорах с Иваном III.

Именно по этой причине спор вокруг гробницы митрополита Филиппа вспыхивает с новой силой в 1479 году, когда Успенский собор был уже, наконец, построен. Вечером 27 августа, когда мощи всех митрополитов (кроме перенесенных 24 августа мощей святителя Петра) переносили из церкви Иоанна Лествичника (где они находились в период строительства нового собора Аристотелем Фиораванти) обратно в Успенский собор, гробница Филиппа была вскрыта. Увиденное поразило собравшихся. Тело святителя почти не подверглось тлению — подобное бывает только с телами святых. «И окрыша гроб, видеша его лежаща всего цела в теле, яко же и пресвященныи митрополит Иона (курсив наш. — Н. Б.), и ризы его ни мало не истлеша, а уже по преставлении его 6 лет и 5 месяц без 8 дней, и видевше сие прославиша Бога, прославляющаго угодник своих…» (31, 325). Таким образом, митрополит Филипп должен был повторить судьбу святителя Ионы, тело которого обретено было нетленным уже при первом перенесении мощей в 1472 году.

Инициатором вскрытия гробницы Филиппа, несомненно, был митрополит Геронтий. После перенесения каменного саркофага Филиппа в Успенский собор он распорядился оставить его открытым, дабы все могли убедиться в нетленности мощей святителя, а значит, и в святости Филиппа.

На другой день, 28 августа 1479 года, в Успенском соборе состоялось торжественное богослужение, после которого Иван III пригласил все духовенство, участвовавшее в торжествах, на пир к себе во дворец. Великий князь вместе с сыном и соправителем Иваном Молодым стоя приветствовал собравшихся и оказывал им всяческие знаки уважения (19, 203). Однако за внешним благочестием скрывалось недовольство Ивана действиями митрополита. После пира он обратился к Геронтию с вежливыми, но исполненными скрытого раздражения словами: «Помысли, отче, с епископы и с прочими священники, чтобы Филиппа митрополита покрыта надгробницею, или как будет пригоже учинити» (19, 203). Закрыть открытые нетленные мощи Филиппа значило бы приравнять его к митрополитам Феогносту, Киприану и Фотию, чьи саркофаги сразу после перенесения в Успенский собор были немедленно закрыты каменными «надгробницами». Иначе говоря, это означало бы отказ от намерения митрополита Геронтия причислить Филиппа к лику святых.

В течение двенадцати дней (до самого праздника Рождества Богородицы) митрополит уклонялся от исполнения великокняжеской воли. Гробница Филиппа стояла открытой, и нетленность мощей была явлена всем. Там же висели и его знаменитые железные вериги. Для окончательного подтверждения святости Филиппа недоставало лишь чудесных исцелений возле его гроба. Как, вероятно, ждал их тогда митрополит Геронтий, как молил Бога о ниспослании этой милости! Но все было напрасно. Промыслом Всевышнего (а может быть, и кознями соборного причта, издавна не любившего святителя Филиппа) никаких чудес у гроба не произошло. На 13-й день под давлением великокняжеского двора Геронтий вынужден был согласиться на закрытие гробницы Филиппа, а вместе с нею — и вопроса о его канонизации.

Некоторые историки почему-то считают Ивана III почитателем святости Филиппа и удивляются тому, что князь не довел дело до причисления его к святым (101, 362). Однако источники свидетельствуют о том, что великий князь не хотел поклоняться Филиппу как новоявленному святому. Чудеса продолжались лишь возле гробницы митрополита Ионы.

Конечно, мы далеки от мысли, что чудеса возле гробниц московских святителей, о которых сообщают летописцы, были каким-то образом подстроены заинтересованными лицами. Известно, что «чудеса происходят только в такие времена и в тех странах, где им верят, перед лицами, расположенными верить в них» (135, 33). Все это имелось в наличии в Москве конца XV столетия. Однако здесь уместно будет вспомнить еще одно суждение Э. Ренана: «…Чудо предполагает наличность трех условий: 1) общего легковерия, 2) некоторой снисходительности со стороны немногих людей и 3) молчаливого согласия главного действующего лица…» (135, XLIII) В случае с Филиппом первое и третье условие, несомненно, присутствовали. Но вот со вторым явно не ладилось. О том, как просто и решительно великий князь порою пресекал неуместные всплески религиозного энтузиазма, свидетельствует рассказанная летописцем под 6982 годом (с 1 сентября 1473 по 31 августа 1474 года) история несостоявшегося прославления митрополита Феогноста (1328–1353). Опуская второстепенные подробности, изложим лишь ее суть. Один благочестивый москвич в результате неудачного падения на землю оглох и онемел. Пробыв много дней в таком состоянии, он однажды услышал некий голос, велевший ему пойти на другой день помолиться в Успенский собор. Глухонемой исполнил сказанное и, придя в храм, «нача прикладыватися ко всем гробом, и к чюдотворцеву Петрову, и Ионину, и Филипову; и якоже к Феогностову приложися, внезапу проглагола и прослыша, и всем возвести, как бысть нем и нынече язык бысть: „яко, рече, приклонихся хотех лобзати мощи его, внезапу подвизася (поднялся. — Н. Б.) святый и рукою мене благослови, и взем язык мой извну потяну его, аз же стоях яко мертв, внезапу проглаголах“. И слышавше дивишася, и прославиша Бога и Фегноста митрополита, сотворшее сие чюдо. И сказаша митрополиту Геронтию и великому князю. Они же неверием одержими беша, не повелеша звонити и всему городу славити его; но последи (после того. — Н. Б.) новую церковь сотвориша ту святую Богородицю, и заделаша мощи его в землю покопавши, и покрова на гробници каменой не положиша, и ныне в небрежении гроб его» (18, 198).