Эволюция бога: Бог глазами Библии, Корана и науки - Роберт Райт

Иногда любовь в процессе движения к этой нравственной истине благоприятствует более приземленным истинам. Предположим, вы родитель и вы: (а) видите, как чужой ребенок лет трех плохо себя ведет, а потом (б) видите, как то же самое делает ваш ребенок, ровесник первого. Ваши предсказуемые реакции, соответственно: (а) «Какой невоспитанный ребенок!» и (б) «Вот что бывает, если пропустить дневной сон». Зачастую вторая реакция оказывается верной, в то время как первая — «невоспитанность» — не годится даже как объяснение. Так что в этом случае любовь ведет к истине. Как и в том случае, когда родитель, видя, что его ребенок работает на публику, предполагает, что причина этого позерства — неуверенность. Зачастую это объяснение оказывается верным — в отличие, скажем, от мысли «ребенок наших соседей такой ломака» — и к тому же придает человеческой натуре проницательность. Да, любовь способна исказить наше восприятие, что происходит сплошь и рядом. Как пример крайности поищите в Гугле Texas Cheerleader Мот (речь идет о матери девушки из школьной команды чирлидеров, заказавшей убийство матери ее конкурентки. — Прим. пер.) Тем не менее в лучшем проявлении любовь приносит более близкое к истине понимание окружающих, понимание с сопереживанием, приближающееся к нравственной истине уважения и даже почтения друг к другу.

Более того, это чуткое понимание, фундамент нравственного воображения, могло никогда не начать действовать, если бы на планете не возникла любовь. Задолго до начала истории и появления людей животные испытывали нечто вроде любви к себе подобным. Можно почти с уверенностью поручиться, что животные впервые ощутили любовь, когда смогли в каком-то смысле отождествить себя с субъективным внутренним миром другого животного. Или, выражаясь языком физиологии, любовь способствовала организации первых «зеркальных нейронов», вероятной биологической основы нравственного воображения, и таким образом стала неотъемлемым элементом инфраструктуры нравственного порядка.

Существует и более глубокая связь между любовью и нравственным порядком. Расширение нравственной сферы при содействии нравственного порядка, как мы уже видели, — проявление фактора ненулевой суммы, того факта, что культурная (и в особенности техническая) эволюция побуждает все больше и больше людей вести игры с ненулевой суммой на увеличивающихся расстояниях. Оказывается, изобретение естественным отбором любви само по себе было проявлением фактора ненулевой суммы. Любовь появилась потому, что с точки зрения распространения генов — той самой, с которой действует естественный отбор — близкие родственники участвуют в игре с ненулевой суммой, у них столько общих генов, что им присущ общий дарвиновский «интерес» к передаче генов друг друга последующим поколениям.

Разумеется, организмы не подозревают об этом «интересе». Даже для нашего, разумного, вида дарвиновская логика не является осознанной, мы не рассуждаем мысленно: «Если я люблю свою дочь, значит, буду в большей степени склонен заботиться о ее жизни и здоровье до репродуктивного возраста, чтобы благодаря моей любви мои гены, которые содержатся и в ее организме, участвовали в игре с ненулевой суммой». В сущности, дарвиновский смысл любви в целом должен заменять такую логику; любовь заставляет нас вести себя так, как будто мы понимаем эту логику; появление любви у неких животных много миллионов лет назад было способом добиться, чтобы недалекие организмы стремились к результату, выигрышному для обеих сторон (выигрышному с точки зрения генов), несмотря на свою неспособность сделать это с помощью осознанной стратегии. В этот момент и были заронены семена симпатии — следствие любви и ключевой ингредиент нравственного воображения.

Затем, порожденная этим биологическим фактором ненулевой суммы, симпатия могла быть использована следующей волной ненулевой суммы, волной, обусловленной культурной, и в особенности, технической эволюцией. По мере того как взаимозависимость, а значит, и социальная структура, разрастались за пределы семьи, а затем — за пределы поселения охотников-собирателей, вождества, государства, распространение симпатии прокладывало путь. Этой симпатии было необязательно содержать то, что способствовало ей поначалу, то есть любовь; незачем любить того, с кем ведешь торговлю, незачем даже считать этого человека равным. Однако нравственного воображения и соображений симпатии должно хватать, чтобы не помещать этих людей в когнитивную категорию врагов; требовалось в каком-то смысле считать их своими, одними из нас.

И как мы видели на примере любви, способствующей истине в семье, это распространение симпатии за пределы семьи также обусловливало прогресс истины. Поскольку на самом деле другие люди действительно одни из нас. К худу или к добру, ими движут такие же чувства, надежды и заблуждения, что и нами. Когда мы причисляем людей к категории врагов, то делаем это, помимо всех прочих причин, из-за преднамеренной слепоты, нежелания замечать общность с ними.

Это поразительно: изобретение любви естественным отбором — для каких-то неизвестных животных, много миллионов лет назад, — стало предварительным условием для нравственного воображения, расширение которого здесь и сейчас помогает направлять мир по верному пути; предварительным условием для нашего понимания истины, от которой зависит спасение планеты — объективной истины восприятия с точки зрения другого человека и нравственной истины, позволяющей придавать значение благополучию другого человека.

Хотя постичь Бога мы способны не более, чем постичь электрон, верующие могут приписывать Богу свойства так, как физики приписывают свойства электрону. Одно из наиболее возможных свойств — любовь. Возможно, в этом свете доводы в пользу Бога подкреплены органической связью любви с истиной, а также тем, что временами эти два свойства почти сливаются воедино. Можно сказать, что истина и любовь — два первичных проявления божественности, к которым мы можем быть причастны, и благодаря причастности к ним мы становимся более истинными проявлениями божественного. А можно и не сказать. Суть в том, что для таких высказываний вовсе незачем быть сумасшедшим.

Приложение

Как человеческая природа породила религию

• Истина и последствия • Бог кусает человека • Повелитель обезьян • Духи с ногами • Отношения со сверхъестественным • Назад во времени • Мысль и чувство • Разнообразие религиозного опыта • Примечания по переводам • Благодарности

Когда какое-либо явление возникает в любом известном обществе так, как религия, вопрос о «генетической предрасположенности» встает сам собой. Неужели религия обеспечивала нашим давним предкам столько преимуществ, что благоприятствующие ей гены распространялись в процессе естественного отбора? Есть ученые, которые утвердительно отвечают на этот вопрос — в сущности, их достаточно для появления заголовков, подобных следующему, из одной канадской газеты: «Поиски „гена Бога“ продолжаются»[1091].

Можно ожидать и новых появлений подобных заголовков, так как поиск вряд ли придет к успешному завершению. И не только потому, что столь сложную структуру, как религия, едва ли способен поддерживать единственный ген. Не лучше выглядит и положение усложненного варианта идеи «ген Бога»: что в результате естественного отбора целый комплекс генов сохранился только потому, что они предрасполагали людей к религии.

Как ни странно, этот вердикт — что религия не содержится «в генах» хоть в сколько-нибудь непосредственном смысле, — возникает из эволюционной психологии, в сфере, известной акцентированием влияния генов на мышление и эмоции. Хотя некоторые эволюционные психологи считают религию прямым продуктом естественного отбора[1092], многие, а может и большинство, иного мнения.

Это не значит, что религия вообще не является «естественной» и ни в каком смысле не заложена «в генах». Все, что делают люди, в том или ином отношении заложено в них генетически. (Попробуйте сделать хоть что-нибудь, не пользуясь никакими генами.) Более того, можно установить связь религии с конкретными компонентами человеческой натуры, явно содержащимися в генах. Просто эти компоненты человеческой натуры, по-видимому, эволюционировали по другой причине, а не для сохранения религии[1093].

Американский психолог Уильямс Джеймс в классическом труде 1902 года «Многообразие религиозного опыта» выражал ту же мысль, не обращаясь к эволюции: «Есть религиозный страх, религиозная любовь, религиозный трепет, религиозная радость и так далее. Но религиозная любовь — единственное у человека естественное чувство любви, направленное на религиозный объект; религиозный страх — самый обычный страх общения, так сказать, обычная дрожь в груди человека с тех пор, как мысль о божественном возмездии возбудила ее; религиозный трепет — тот же самый органический трепет, который мы чувствуем в лесу в сумерках или в горном ущелье, только на этот раз он охватывает нас при мысли о наших сверхъестественных отношениях»[1094].