Так было. Размышления о минувшем - Анастас Микоян

Первое. Орджоникидзе пользовался большим авторитетом у закавказских товарищей, и они так считались с его мнением, с его опытом в решении многих вопросов, что, естественно, после его отъезда в Москву эти товарищи, приезжая в ЦК партии или на съезд, заходили прежде всего к нему, информировали его, советовались с ним. У Орджоникидзе было постоянное общение с ними. Активная роль Орджоникидзе в руководстве партии была так сильна, что его действия не могли вызвать сомнения в их правильности.

Однако когда в 1931 г. руководство Компартией Грузии перешло в руки Берии – не без прямого содействия Сталина, так как Берия сам не смог бы взобраться на такую партийную высоту, – началась травля Орджоникидзе.

Берия раньше, приезжая в Москву, тоже заходил к Серго, пользовался его советами. Но как только достиг своей цели, стал игнорировать Орджоникидзе и со временем добился того, что другие работники Закавказья также оборвали всякие связи с Орджоникидзе. Сам факт такого резкого изменения отношения к нему тяжело отразился на его впечатлительной натуре. Он понимал, что все это не могло быть без ведома Сталина: Берия не осмелился бы на такой шаг. Он, видимо, наговорил Сталину о том, что товарищи ходят к Орджоникидзе за советами и т. д., и добился согласия на то, чтобы оборвать эти связи. При этом ни Берия, ни Сталин прямо с Серго на эту тему не поговорили ни на политбюро, ни лично. Сам факт, что все это делается за его спиной, а ему прямо ничего не говорят, не мог не вызывать у Серго впечатления, что ему выражают недоверие.

Второе. Младший брат Серго – Пачулия Орджоникидзе когда-то был выдвинут на должность начальника Закавказской железной дороги. Он работал как будто неплохо. Но дело не в этом. Он был горячий, невыдержанный, что думал – то и говорил. Он был недоволен многими действиями Берии и, не скрывая этого, открыто говорил на партийных собраниях. Берия не мог этого вытерпеть. И вот вдруг Пачулия снимают и арестовывают.

Как-то приходит ко мне Серго в очень угнетенном состоянии, говорит, что Пачулия, конечно, много лишнего говорил и с начальника дороги его сняли тоже, может быть, правильно. «Я не знаю, как он работал, но что он честный человек и партии предан – в этом никто не сомневается, и я не сомневаюсь. Как же можно было такого человека арестовывать, исключать из партии? Причем Берия это сделал, даже не позвонив мне предварительно. И после ареста тоже не позвонил. Я знаю, – говорил Серго, – что это не могли сделать без личного согласия Сталина. Но Сталин дал согласие на это, даже не позвонив мне, а ведь мы с ним большие друзья. Он даже не информировал меня, что собираются арестовать моего брата. Я узнал это со стороны».

Через некоторое время стало известно, что его брат был расстрелян в 1936 г. Конечно, Серго знал, что и расстрел мог произойти только с согласия Сталина.

Все это не могло не вызвать у Серго впечатления, что Сталин перестал ему доверять, что ведется какая-то кампания против него. Но почему она ведется, с какой целью, он не мог никак понять. Он мне жаловался на Берию, которого не уважал, жаловался на Сталина, говорил, что знали они друг друга много лет: «Такие близкие друзья были! И вдруг он такие дела позволяет делать!»

Закавказские товарищи, которые работали вместе с Серго, с приходом Берии были сняты с постов, но многие из них находились в Москве – Орахелашвили, Гогоберидзе и другие. Берия хотел упрочить свое положение, избавиться от них и добился этого.

Он добивался того, чтобы знавших его кавказских товарищей в Москве не было, чтобы в ЦК не могла попасть информация о его деятельности. А все эти люди были близки Серго Орджоникидзе.

Все говорило о том, что Серго перестали доверять. Рассказывал Серго и о том, что в Совнаркоме его Молотов травит. Через всякие инстанции придирается к Наркомтяжмашу и не дает должного простора для работы.

Наконец, когда начались аресты хозяйственных работников как вредителей и троцкистов, Серго много приходилось спорить и отстаивать тех товарищей, которых он хорошо знал как честных и преданных товарищей. Конечно, недостатки могли быть у каждого, но недостаток не есть вредительство. А аресты проводились под флагом борьбы с «широко распространившимся вредительством» в промышленности. Это «открывалось» то на одном заводе, то на другом, то в одном главке, то в другом. Этому не видно было конца. Шли разговоры, что Сталин еще дальше пойдет в этом деле. Он был недоволен тем, что «слабо» ведется эта борьба.

В 1937 г., в феврале, на пленуме ЦК должен был обсуждаться вопрос о вредительстве в промышленности. Докладчиком от ЦК был назначен Орджоникидзе. Он должен был в своем докладе не только одобрить аресты, уже произведенные, но и шире обосновать их необходимость.

Серго, готовясь к докладу, поручил нескольким доверенным людям проверить на местах, что происходит, чтобы решить, как использовать полученные материалы в своем выступлении на пленуме. Недели за две до пленума стали возвращаться посланные для проверки товарищи. Из полученных материалов вытекало, что никакого вредительства нет, есть просто недостатки и ошибки.

Помню, в беседах со мной Орджоникидзе говорил, что не понимает, что происходит. Товарищи докладывают, что никакого вредительства нет. Арестовываются крупнейшие хозяйственные работники, которых он хорошо знает. Как же он будет докладывать на пленуме ЦК о вредительстве, когда у него собраны совершенно противоположные материалы?

Готовясь к докладу, Орджоникидзе должен был за несколько дней предварительно согласовать со Сталиным тезисы доклада, а потом представить их в политбюро на одобрение.

За 3–4 дня до самоубийства мы с ним вдвоем ходили вокруг Кремля ночью перед сном и разговаривали. Мы не понимали, что со Сталиным происходит, как можно честных людей под флагом вредительства сажать в тюрьму и расстреливать. Серго сказал, что у него нет сил дальше так работать. «Сталин плохое дело начал. Я всегда был близким другом Сталину, доверял ему, и он мне доверял. А теперь не могу с ним работать, я покончу с собой».

Я был удивлен и встревожен его выводом, поскольку до этого его высказывания были иными. Я стал его уговаривать, что он неправильно рассуждает, что самоубийство никогда не было средством решения той или иной проблемы. Это не решение проблемы, а уход от нее. И другие аргументы приводил. Мне казалось, что я его убедил. Несколько успокоились и пошли спать.

Через день снова встретились, и снова он заговорил о самоубийстве. Я сильно встревожился, стал еще больше его уговаривать не делать этого шага.

В последующие два дня мы с ним не встречались: он был занят подготовкой доклада, наверное, был у Сталина (точно я тогда не знал) или посылал свои наброски доклада.