Сила обстоятельств: Мемуары - Симона де Бовуар

Поколесив по крутым дорогам — к счастью, Зелия обладала замечательным амулетом, оберегающим от несчастных случаев, — однажды утром мы остановились у двери, охраняемой одним эшу из самого старинного, самого обширного и самого прославленного кандомбле Баии. Это святилище, над которым властвует самая почитаемая из «матерей святых», для Баии то же самое, что Монтсерра в Испании, только эта религия служит бедным, а не богатым; вместо мрамора — глина, а вместо золотых и серебряных изделий — терракота, вместо больших органов — несколько барабанов. Огороженный участок находится на холме, там есть несколько домиков, где во время посвящения живут новообращенные и куда при определенных обстоятельствах возвращаются дочери и служительницы святых; есть большое помещение для танцев, построенное, как наши церкви, согласно правилам сложной символики. Бросив взгляд на эти постройки, некоторые из которых разбросаны на довольно большом расстоянии, мы вернулись к «матери святого»: у ее двери невесело клевали что-то две курицы, предназначенные для жертвоприношения. К ее кандомбле принадлежит семейство Амаду; непосредственно с ней они уладили вопрос о своих обязательствах, которые неукоснительно выполняют. Предупрежденная о нашем приезде, она надела самый великолепный свой наряд: юбки поверх накрахмаленных нижних юбок, шали, ожерелья, драгоценности. Она была живой, разговорчивой и насмешливой; жаловалась на Клузо, который хотел проникнуть в тайны, и пламенно восхваляла Пьера Верже, который привез ей из Африки различные предметы, что помогло укрепить ее отношения с ориша. Она сама побывала в Африке, и я так поняла, что, оказавшись перед выбором между божествами двух ее потомственных линий, она выбрала культ наго. Она немного говорила на языке наго: владение африканским языком необходимо для общения со святыми. Пока на кухне молодая женщина угощала нас едой, «мать святого» проконсультировалась с раковинами, дабы узнать, какое божество нам покровительствует. Для Сартра это был Ошала, а для меня — Ошун. «Я работаю во имя добра и никогда — во имя зла», — заявила она. Мы беседовали довольно долго. Соединение кандомбле и католицизма приводит порой в мелочах к нелепым результатам. Но в целом крестьянский фетишизм, встроенный в христианство, прекрасно сочетается с пережитками африканского фетишизма.

У отца Амаду были плантации какао, в девятнадцать лет в своем первом рассказе «Какао» Жоржи описал положение сельскохозяйственных рабочих. Позже в романе «Бескрайние земли» он изобразил мужество и преступления первых завоевателей леса, «колонистов», которые имели право распоряжаться жизнью и смертью бесчисленных рабов и решать свои споры с помощью выстрела. «Земля золотых плодов» воскрешает пришедшее им на смену поколение: торгашей и эксплуататоров, внешне соблюдавших видимость законов. В книге «Габриэла», имевшей в этом году огромный успех, Амаду снова описал Илеус, порт какао. Ему хотелось показать нам его.

Мы пролетали над новым пейзажем: холмы и набухшие водой леса. Вечером над Итабуна шел дождь, но и в лучах утреннего солнца город не показался нам менее хмурым. Чтобы узнать страну, считал Амаду, надо сначала узнать, что там едят, и он отвел нас на рынок. Красная фасоль, маниока, скверный рис, тыквы, сладкий картофель, брикеты сахара-сырца, похожего на черное мыло, высушенная на солнце говядина — ничего свежего. На спинах осликов — завернутые в сено кувшины, на земле — бурдюки из козьих шкур. На открытом воздухе мы дышали запахом старого чердака. Земля богата, но ею владеют немногие привилегированные. Табак, какао не оставляют места продовольственным культурам. Амаду и кое-кто из именитых граждан повезли нас на образцовую, как нам сказали, фазенду. Мы следовали вдоль бурной речки по красивой сельской местности. Дом хозяина стоял на возвышенности посреди сада. Подобно большинству землевладельцев, он гораздо охотнее жил в Рио, чем в своем поместье. Нас принял управляющий. С улыбкой на лице он проводил нас до места — больше похожего на хлев, чем на деревню, — где жили работники. Ни воды, ни света, ни отопления, ни мебели: окруженная стенами утрамбованная земля, несколько ящиков. Ряды комнат шли вокруг двора, где находились голые ребятишки со вздувшимися животами и женщины в лохмотьях; мужчины с темной кожей и темными волосами, с мачете в руках, смотрели на нас с ненавистью. На Кубе у них были такие же волосы, такая же кожа, такие же мачете, но их глаза, устремленные на Кастро, светились любовью. На крышах жарились на солнце ядра какао, сладковатый запах брожения смешивался с другими бесчисленными испарениями. По топкой тропинке мы добрались до леса, где росли золотые плоды: дающим их деревьям требуется тень густой листвы и влажная, мягкая земля, в которой утопала наша обувь. Амаду сорвал один плод и расколол скорлупу: вкус белого, немного вязкого ядра отдаленно напоминал вкус шоколада. На обратном пути я спросила Амаду, почему нам говорили об образцовой фазенде. «Думаю, потому, что сюда изредка заглядывает врач, что до источника воды меньше километра, что потолки не протекают от дождя. В любом случае, — добавил он, — по сравнению с крестьянами Сертана[59] эти люди привилегированные: они едят».

Вдоль реки, между лесами, через сельскую местность, где, казалось, можно быть счастливыми, мы добрались до Илеуса. На складах были свалены тюки с какао; мужчины, в основном черные, перетаскивали их на небольшие суденышки, пришвартованные в спокойной бухточке, отделенной от океана узким проходом, смягченные вечерним освещением, ее воды были того же нежно-зеленого оттенка, что и пальмы. Объединенные в профсоюзы докеры трудились тяжело, но зарабатывали хорошо: по их мускулам и здоровому виду, по их губам, которые умели улыбаться и петь, ясно было, что едят они досыта. Океан на подступах к Илеусу такой бурный, что большие суда не могут подойти, мы видели два вдалеке, дожидавшихся своего груза. В «Габриэле» Амаду требовал для Илеуса современного порта, и в Бразилии он пользуется таким влиянием, что работы начались: под порывами ветра, смешанного с водяной пылью, мы направились в конец дамбы, которую как раз сооружали.

Другое богатство края — это скот. Однажды утром в ярмарочный день мы побывали в Фейра-ди-Сантану, в сотне километров от Баии. На большом пространстве теснилась плотная толпа, музыканты с гитарами в костюмах cangaceiros[60] распевали во всю глотку; продавались оладьи, мармелад, кокосовые пироги, сладости. Однако эта иллюзия веселья быстро рассеялась, рынок был почти таким же скудным, как в Итабуна; никакого народного искусства, кроме весьма посредственных глиняных фигурок. Баия осталась очень далеко, сюда же стекалось уныние деревень, где жить означало выбиваться из сил, чтобы выжить; для излишества нет места. На окраине города в загоне для скота стояли огромные стада быков, поднимая пыль, скакали vaqueiros[61]. Чтобы защититься от кактусов и колючек в зарослях, они облачены в кожу — от треугольных шляп до кончиков сапог. Стада не принадлежат им; они получают очень незначительную часть прибыли от разведения скота, которое из-за эпидемий и засухи мало что дает. На земле были разложены шляпы, обувь, брюки, куртки, перчатки, пояса, кожаные куртки красивого розовато-рыжеватого цвета, но с запахом скота.