Синие стрекозы Вавилона - Елена Хаецкая

Потом царица спилась и ложилась под любого, но тогда это стало неинтересно.

Вот и сквер, вот и голые, в богатырских почках, каштаны, вот и «стекляшка». Та самая.

Черноусый молодец в оранжевом комбинезоне водил шваброй с губкой по сверкающей витрине. Над витриной горела синяя переливающаяся надпись: «МЕБЕЛЬ» и чуть ниже — «ОПТОВАЯ ТОРГОВЛЯ».

Пакор смял молодую березку и, не заметив, сокрушил скамейку. Молодец в комбинезоне подскочил, уронил швабру и что— то закричал, широко раскрывая рот и размахивая руками.

— Ага, — проговорил Пакор, направляя танк прямо на него.

— Ты чего? — бормотнул, шалея, Ахемен.

Пакор не ответил. В последнюю секунду молодец отскочил в сторону, оступился и хлопнулся задницей в грязную лужу. Танк, не останавливаясь, впилился стволом в витрину. Посыпались сверкающие стекла. Жаль, не слышно было звона — все заглушал торжествующий рев мотора.

Из магазина вдруг повалили, будто выдавленные из тюбика, какие-то люди, странно встрепанные, несмотря на холеный вид и богатую одежду.

— Что это с ними? — удивился Пакор. — Испугались, что ли?

Он слегка подал танк назад и снова въехал в витрину, чуть правее. Новые стекла, новая порция людей.

Утратив сытый, причесанный вид, разом став помятыми, они жалко подскакивали и отбегали.

Пакор оставил «стекляшку», дал задний ход, вывернул на проезжую часть и двинулся дальше по улице.

— Понравилось? — спросил он Ахемена.

— Что?.. — Ахемен выговорил это единственное слово и почувствовал, что губы у него онемели.

Теперь Пакор уверенно гнал танк к своей школе. Он все вспомнил. Вот так, обвалом: раз — и вспомнил.

Родители, разоренные новой политикой правительства по отношению к мар-бани, выложили последние деньги и отдали единственного сына в элитную школу. Одну из лучших в Вавилоне. Чтобы вышел в люди. Расширенное преподавание ашшурского, практика в Ниневии, факультативы до охренения, поездки в древний Миср... Сколько сил и денег в эту кастрированную тушу вколочено — блевать охота, как подумаешь.

...Географичку они боялись до усрачки. Как рявкнет: «Назовите семь водоразделов!..» — так вместо костей сразу студень. Она-то потом и вспоминалась больше всего.

Пакор помедлил на перекрестке — неужели мог забыть? — и направил танк налево.

Однажды у них была контрольная по географии. Выписать названия провинциальных столиц. Естественно, все списывали. И Пакор тоже. И вдруг змеиный взор географички остановился на нем. Глаза в глаза. Пакор закоченел. Никогда в жизни ему потом не было так страшно. Даже на войне.

Она поманила его пальцем. Он медленно встал, уронив с колен учебник, хлопнул крышкой парты — и побрел к учительскому столу. Одноклассники старались не поднимать глаз.

Пакор шел медленно-медленно, как на казнь. Географичка кивнула ему, чтобы садился на ее место. Застывая, он опустился на стул. Испуганно уставился на нее. Она взяла его голову в ладони — теплые, сухие ладони — и повернула к классу: туда гляди!..

Пакор обомлел.

Он увидел ВСп. Девочки из-под юбочек, парни из-под локтя, кто с ладони, кто со шпаргалки, кто с учебника. Списывали все. Но не от этого у Пакора — тогда еще тощенького кадыкастого мальчика — перехватило ужасом горло. А оттого, что отсюда, с учительского места, ВСп БЫЛО ВИДНО. Одноклассники выглядели жалкими идиотами, их потуги на хитрость вызывали омерзение. Их даже уличать не хотелось.

Географичка встретила взгляд Пакора и прикрыла глаза — неестественно большие за толстыми стеклами очков. «Да, — сказала она, — да».

Пакор никогда не рассказывал потом, что увидел. Просто запомнил. Оттуда, с географичкиного места, все видно. Позднее он пришел к выводу, что главное в жизни — вычленить, кто сидит на географичкином месте. Остальные — говно.

Школа стояла между банком и супермаркетом. Банк — старый, солидный, с тяжелыми каменными нимфами у входа. Супермаркет — новый. Во всяком случае, Пакор его не помнил.

Школа была пуста. Ну конечно, вечер, уроки давно закончены. Это элитная школа, здесь нет второй смены. За эти годы она стала, пожалуй, еще элитнее.

— А они не повесили тут мраморную доску: «В нашей школе учился герой нуритской войны»? — спросил Ахемен.

— Я не герой, — сказал Пакор. — Меня и на урок мужества толком пригласить нельзя. Начну детей не тому обучать.

Ахемен подумал немного и согласился.

Танк, ревя, остановился перед школой.

— Ахемен, — позвал Пакор. — Там в боеукладке должно остаться энное количество снарядов.

Ахемен огляделся.

— Остались? — нетерпеливо повторил Пакор.

— Так точно, — ответил Ахемен, чувствуя себя дураком.

— Оч-чень хорошо.

— Пакор, откуда...

— Вы как маленький, рядовой. С учений. Вследствие всеобщего разгильдяйства, охватившего, к великой скорби богов, всю Вавилонскую армию в целом и Вторую Урукскую в частности.

— Пакор, блядь...

— Отставить, рядовой. Старший сержант отнюдь не блядь. Я их на механика списал. Что заныкал и продал налево террористам.

— Он же под подрасстрельную статью пошел...

— Какая разница, все равно он что-нибудь другое спер...

— А где они были?

— Да здесь и были. Никто не проверял.

— Пакор, ты это сознательно сделал?

— Обратно отставить, рядовой. Все — голая случайность. Раздетая. — Пакор сменил тон. — Нет, правда — случайно вышло. Рок судьбы. Сколько там снарядов?

Ахемен пересчитал.

— Восемь.

— Слушай, — заговорил Пакор просительно, — шарахни по школе, а?

— Ты ебанулся, Пакор? — выдохнул Ахемен.

— А ты? — вопросом на вопрос ответил Пакор.

Ахемен подумал и молча надавил на педаль. По коже у него стадами пробежали мелкие мурашки. Он чувствовал, как Пакор бесится от нетерпения.

— Давай! — жадно сказал Пакор.

С характерным булькающим звуком прозвучал в башне выстрел. Отпала гильза. Система вентиляции услужливо вытянула из танка пороховую гарь. Вот так комфортно, с амортизацией, с автоматизацией, с компьютеризацией и прочими достижениями цивилизации. Одно удовольствие.

Тихое ухоженное здание школы ахнуло и осело.

Ахемен тихонько засмеялся. По его лицу потекли слезы. Он еле слышно всхлипнул.

— Ты чего? — удивился Пакор.

Ахемен качнул головой, не стирая слез.

— Хорошо... — прошептал он.

Пакор удовлетворенно крякнул и направил танк к Евфрату.

x x x

Старший лейтенант Шеду терпеливо позволял на себя орать. Понимал: начальству от этого легче. Должно же оно чем-то полезным, блин, заниматься, пока неразворотливое, зажиревшее за зиму командование пригонит отряд войск спецназначения и поднимет вертолет.

— Что у них на уме? А?! Вы можете сказать, что у них на уме? Вы, их командир, — вы можете мне сказать?!.

Да, сейчас всем тяжело. Непросто сейчас всем. Увольнения поотменяют, кое-кого понизят. И вообще... Пятно на весь эскадрон. Шеду безмолвно закипал. Откуда же знать, что у них на уме, у этих ублюдков? Штатный психолог части говорит, что это профессиональная деформация сознания.

...Особенно у Пакора. Он же, сука, вообще ничего не боится. Говорит, свое отбоялся.

Умнее всего подбить танк и пристрелить обоих на месте, как собак. Иначе начнется долгое, мутное судебное разбирательство с репортерами, гуманизмом и правами человека.

— Куда они могут направляться? У них есть цель? Где у них родственники, друзья?..

Родственники. У Ахемена — скорее всего, не в Вавилоне. Да, они переехали в Ур. Очень хорошо. До Ура им топлива не хватит. А Пакор — тот, кажется, своих ни разу не навестил. У Пакора родня в Вавилоне. Да уж, Пакору похвалиться перед отцом-матерью явно нечем. Семья у него спесивая, мар-бани, чума на них, голубая кровь. Потомки царей. Все уж этих царей, поди, полтысячи лет как позабыли, а эти все помнят и чуть что — раздуваются. Нет, не пойдет Пакор к своей родне пристанища просить. Сдохнет, а не пойдет.

А вот куда он пойдет? Куда бы он сам, старший лейтенант Шеду, на месте этого сукиного сына Пакора направился?

Все эти мысли стройно, хотя и не без некоторой торопливости маршировали под коротко стрижеными кудрявыми волосами и прочным черепом старшего лейтенанта Шеду.

— Так что вы мне скажете? — уже притомленно рявкнул напоследок высокородный Санбул.

— А хер знает, — искренне ответил Шеду.

x x x

— А когда ты последний раз трахался? — спросил Пакор Ахемена.

— Будешь смеяться, но давно...

Они вышли из танка и стояли на набережной Евфрата, глядя, как темная стремнина проносит ослепительные белые плиты льда. Крошечные далекие сады Семирамис стыли на противоположном берегу, а вдали, за садами, сверкали, вздымаясь, башни храмов и административных зданий, и выше всех — ступенчатая башня Этеменанки. Великий Город молча тонул в золотистом печальном месяце адарру.

— После учений, помнишь?