Гоголь. Воспоминания. Письма. Дневники. - Василий Гиппиус

Почти выходя, Гоголь сказал, что ныне как-то разучиваются читать; что редко можно найти человека, который бы не боялся толстых томов какого-нибудь дельного сочинения; больше всего теперь у нас развелось щелкоперов — слово кажется любимое им и часто употребляемое в подобных случаях.

Дневник Бодянского, стр. 406–409.

Из воспоминаний М. А. Максимовича (В изложении П. А. Кулиша)

[13 июня 1850 г. Гоголь и Максимович вместе выехали из Москвы. Побывав в Калуге у Смирновой и в Оптиной пустыни, они через Севск проехали в Глухов, где и расстались. Гоголь один поехал в Васильевку.]

…В дороге один только случай явственно задел поэтические струны в душе Гоголя. Это было в Севске, на Ивана-Купалу. Проснувшись на заре, наши путешественники услышали неподалеку от постоялого двора какой-то странный напев, звонко раздававшийся в свежем утреннем воздухе.

— Поди послушай, что это такое, — просил Гоголь своего друга, — не купаловые ли песни? Я бы и сам пошел, но ты знаешь, что я немножко из-под Глухова. [Т. е. немножко глуховат.]

Г. Максимович подошел к соседнему дому и узнал, что там умерла старушка, которую оплакивают поочередно три дочери. Девушки причитывали ей импровизированные жалобы с редким искусством и вдохновлялись собственным своим плачем. Всё служило им темою для горестного речитатива: добродетельная жизнь покойницы, их неопытность в обхождении с людьми, их беззащитное сиротское состояние и даже разные случайные обстоятельства. Например, в то время как плакальщица голосила, на лицо покойницы села муха, и та, схватив этот случай с быстротою вдохновения, тотчас вставила в свою речь два стиха:

Вот и мушенька тебе на личенько села,

Не можешь ты мушеньку отогнати!

Проплакав всю ночь, девушки до такой степени наэлектризовались поэтически-горестными выражениями своих чувств, что начали думать вслух тоническими стихами. Раза два появлялись они, то та, то другая, на галерейке второго этажа и, опершись на перилы, продолжали свои вопли и жалобы, и иногда обращались к утреннему солнцу, говоря: «Солнышко ты мое красное!» и тем «живо напоминали мне (говорил г. Максимович) Ярославну, плакавшую рано, Путивлю городу на забороле…». [В Путивле на городской стене (Слово о полку Игореве).]

Когда он рассказал обо всем виденном и слышанном поэту из-под Глухова, тот был поражен поэтичностью этого явления и выразил намерение воспользоваться им при случае в «Мертвых Душах».

«Записки», т. II, стр. 237–238.

Из воспоминаний А. В. Марковича

[Шенрок не делает разницы между А. В. Марковичем и А. М. Марковичем, родственником Данилевского, но, если верны инициалы — это разные лица. С А. В. Марковичем Гоголь встретился по дороге в Одессу, в октябре 1850 г.]

…Когда ему читали переведенные на малороссийский язык псалмы Давида, он останавливался на лучших стихах по языку и верности переложения. Он слушал с видимым наслаждением малороссийские песни, которые для него пели, и ему особенно понравилась:

Да вже третiй вечiр, як дiвчину бачив;Хожу коло хати — ïï не видати…

«Записки», т. II, стр. 242.

Из «Одесского вестника» 1850 г

На днях в наш город приехал Н. В. Гоголь, который, как говорят, намерен провести здесь зиму.

«Одесский Вестник» от 28 октября 1850 г., № 86. Отдел «Заметки и вести».

Из воспоминаний А. П. Толченова

[Ад-др Павл. Толченов (ум. 1888 г.) — драм. актер (и водевилист), игравший в Петербурге, затем в Одессе.]

…При входе в заветную комнату [В ресторане Оттона, где Гоголь обедал, Толченова представил Гоголю член дирекции одесского театра А. И. Соколов. ] я увидел сидящего за столом, прямо против дверей, худощавого человека. Острый нос, небольшие пронзительные глаза, длинные прямые, темно-каштановые, причесанные à la moujik волосы, небольшие усы… человек этот был — Гоголь.

…Я сел, робость моя пропала. Гоголь, с которого я глаз не спускал, занялся исключительно мной. Расспрашивая меня о том, давно ли я на сцене, сколько мне лет, когда я из Петербурга, он, между прочим, задал мне также вопрос:

— А любите ли вы искусство?

— Если б я не любил искусства, то пошел бы по другой дороге. Да, во всяком случае, Николай Васильевич, если б я даже и не любил искусства, то наверное вам-то в этом не признался бы.

— Чистосердечно сказано! — сказал, смеясь, Гоголь, — но хорошо вы делаете, что любите искусство, служа ему. Оно только тому и дается, кто любит его. Искусство требует всего человека. Живописец, музыкант, писатель, актер должны вполне, безраздельно отдаться искусству, чтобы значить в нем что-нибудь. Поверьте, гораздо благороднее быть дельным ремесленником, чем лезть в артисты, не любя искусства. [Большею частью я передаю, конечно, только смысл говоренного Гоголем. С буквальной точностью я, к сожалению, слов его не записывал. (Примечание А. Толченова.)]

Слова эти, несмотря на то, что в них не было ничего нового, произвели на меня сильное впечатление — так просто, задушевно и тепло они были сказаны. Не было в тоне Гоголя ни докторальности, ни напускной важности, с которой иные почитают делом совести изрекать юношам самые истертые аксиомы поношенной морали.

…До окончания бенефиса я не имел возможности за хлопотами видеть Гоголя, но он сдержал свое обещание и был в театре в день моего бенефиса, в ложе директора Соколова и, по словам лиц, бывших вместе с ним, высидел весь спектакль с удовольствием и был очень весел.

Вслед за моим бенефисом шел бенефис известной актрисы А. И. Шуберт; она выбрала для постановки «Школу Женщин» Мольера. А. И. Соколов, зная, как трудно молодым актерам, воспитавшимся совершенно на иных началах, передавать так называемые классические произведения, просил Николая Васильевича прочесть пьесу актерам, чтоб дать им верный тон.

…Гоголь изъявил свое согласие, и для чтения пьесы положили собраться в квартире режиссера труппы А. Ф. Богданова, знакомого Гоголю еще по Москве, так как Богданов был женат на родной сестре М. С. Щепкина, а известно, как близок был Гоголь к дому Щепкина.

В назначенный вечер актеры и актрисы, участвовавшие в «Школе Женщин», собрались у Богданова… Часов в 8 пришел Гоголь с Соколовым. Войдя в комнату и увидя столько незнакомых лиц, он заметно сконфузился. Когда же ему стали представлять всех присутствующих, то он совершенно растерялся; вертел в руках шляпу, комкал перчатки, неловко раскланивался и нечаянно увидев меня, человека уже знакомого ему, быстро подошел ко мне и как-то нервически стал жать мне руку, отчего я в свою очередь сконфузился. Впрочем, замешательство Гоголя продолжалось недолго… Заметив, что на него не смотрят как на чудо-юдо, что, по-видимому, никто не собирается записывать его слов, движений, Гоголь совершенно успокоился, оживился и пошла самая одушевленная беседа между ним, Л. С. Богдановой, [Жена А. Ф. Богданова, сестра Щепкина. ] П. И. Орловой, [Сестра актрисы А. И. Шуберт. ] Соколовым, Ильиным [Н. П. Ильин — любитель театра, бывавший вместе с Гоголем в доме Репниных. ] и всяким, кто только находил, чтó сказать. Русские и малороссийские анекдоты, поговорки, прибаутки так и сыпались! После чаю все уселись вокруг стола, за которым сидел Гоголь; водворилась тишина, и Гоголь начал чтение «Школы Женщин».