Наследница Теней - Энн Бишоп

Демон запер дверь.

– Должен признать, неплохое получилось представление.

– Веселье только началось. – Люцивар, вне себя от бешенства, рыскал по комнате. – Что-то я не заметил, чтобы ты пытался меня остановить.

– Мы не можем позволить себе выяснять отношения на публике. Кроме того, не было никакого смысла. Ты стоишь на более высокой ступени, чем я, и сомневаюсь, что братские чувства помешали бы тебе устранить препятствие в моем лице.

– Тут ты был прав.

Мефис выругался.

– Ты хоть представляешь себе, какие проблемы у нас будут с Темным Советом из-за всего случившегося? Даже мы не превыше Закона, Люцивар.

Эйрианец резко остановился перед своим старшим братом:

– Ты играй по своим правилам, а я тем временем установлю собственные.

– Она подписала брачный контракт.

– Не по доброй воле.

– Ты не можешь знать этого наверняка. Двадцать свидетелей утверждают обратное.

– Я ношу ее Кольцо. Я чувствую ее, Мефис. – Голос Люцивара дрогнул. – Она бы скорее разорвала связь со своим телом окончательно, чем согласилась бы на секс.

Мефис молчал целую минуту.

– У Джанелль проблемы с физической близостью. Ты и сам это знаешь.

Люцивар ударил кулаком по двери:

– Будь ты проклят! Ты действительно настолько слеп или у тебя просто яйца отсохли, поэтому ты готов согласиться на все, что угодно, лишь бы не слышать, как семью Са-Дьябло обвиняют в злоупотреблении своей силой? Что ж, я пока не слепой, и яйца у меня в полном порядке. Она моя Королева – моя! – и, по правилам или нет, по Закону или нет, с благословения Темного Совета или вопреки его увещеваниям, если кто-то заставит ее страдать, я отплачу им тем же.

Они молча уставились друг на друга. Люцивар тяжело дышал, Мефис неподвижно замер.

Наконец демон прислонился к двери.

– Мы не сможем опять пройти через это, Люцивар. Не можем вновь пройти через страх потерять ее навсегда.

– Где она?

– Отец отвез ее в Цитадель – дав строгий приказ остальным членам семьи не соваться туда.

Люцивар оттолкнул Мефиса с дороги:

– Что ж, мы все прекрасно знаем, как хорошо я выполняю приказы, верно?

3. Кэйлеер

Сэйтан выглядел так, словно только что вернулся из смертельного боя.

Впрочем, это недалеко от истины, мелькнуло у Люцивара в голове, когда он беззвучно закрыл дверь гостиной Джанелль в Цитадели.

– Я думал, мои указания предельно просты и ясны, Люцивар.

Голос лишился своей силы. Лицо посерело, на нем застыло напряженное выражение.

Люцивар небрежно указал на Красный Камень, принадлежащий Сэйтану по Праву рождения и сейчас висевший у него на шее.

– Ты не сумеешь выбросить меня отсюда с помощью него.

Сэйтан так и не призвал Черный.

Люцивар был совершенно прав, полагая, что транспортировка Джанелль в Цитадель в ее нынешнем физическом и ментальном состоянии осушила Черный Камень его отца до дна.

Сэйтан, хромая, направился к креслу, тихо ругаясь. Он попытался поднять графин с ярбарахом с бокового столика, но руки слишком сильно дрожали.

Быстрыми шагами подойдя к отцу, Люцивар сам налил кровавое вино в бокал и подогрел его язычком колдовского огня.

– Тебе нужна свежая кровь? – тихо уточнил он.

Сэйтан одарил его холодным взглядом.

Даже по прошествии стольких веков раны, оставшиеся от несправедливых обвинений Лютвиан, не успели зажить. Хранителям нужно изредка пить свежую кровь, чтобы поддерживать силы. Поначалу Люцивар пытался понять, почему Сэйтан так бесится, когда он предлагает ему свою кровь из вены, пытался не чувствовать себя оскорбленным, что Повелитель принимает этот дар от всех, кроме него самого. Теперь же его раздражало то, что их по-прежнему разделяли чьи-то гневные слова. Он больше не был ребенком. Если сын добровольно предлагает отцу дар, почему нельзя принять его с благодарностью?

Сэйтан отвел взгляд:

– Спасибо, но нет.

Люцивар сунул ему в руку бокал:

– Вот, выпей.

– Я хочу, чтобы ты ушел отсюда, Люцивар.

Тот налил себе щедрую порцию бренди в большой стакан, пинком пододвинул пуф к креслу Повелителя и сел.

– Когда я уйду отсюда, я заберу ее с собой.

– Нельзя, – отрезал Сэйтан. – Она… – Он нервно взъерошил пальцами волосы. – Не думаю, что она в здравом уме.

– Неудивительно, если учесть, что они накачали ее шаффрамате.

Сэйтан прожег его взглядом:

– Не будь ослом. Шаффрамате не воздействует так на человека.

– А откуда ты знаешь? Тебе ведь его никогда не подсовывали. – Люцивар изо всех сил пытался говорить без примеси горечи. Сейчас не самое подходящее время бередить старые раны.

– Я сам использовал шаффрамате.

Люцивар сузил глаза и смерил отца суровым взглядом:

– Объяснись.

Сэйтан осушил бокал.

– Шаффрамате – сильный сексуальный стимулятор, который применяется для того, чтобы продлить выдержку и увеличить возможность дарить наслаждение. Зерна размером с семена львиного зева. Нужно растолочь одно-два и добавить в бокал вина.

– Одно или два! – Люцивар громко фыркнул. – Повелитель, в Террилле они растирают их в порошок и применяют чайными ложками!

– Но это же безумие! Если всыпать такую дозу… – Сэйтан пристально посмотрел на закрытую дверь, ведущую в спальню Джанелль.

– Именно, – тихо произнес Люцивар. – Наслаждение очень быстро сменяется болью. Тело перевозбуждается до такой степени и становится таким чувствительным, что любой контакт, легчайшее прикосновение причиняет ужасные страдания. Жажда секса заслоняет все остальные чувства, но такое количество шаффрамате блокирует способность достигать оргазма, поэтому нет ни облегчения, ни удовольствия, только сводящее с ума желание и чувствительность, которая возрастает при любой стимуляции.

– Мать-Ночь… – прошептал Сэйтан, обмякнув в кресле.

– Но если, по какой-либо причине, опоенный не дает использовать себя, пока действие наркотика длится… в общем, это может закончиться очень и очень плохо. Жестокость становится почти неуправляемой.

Сэйтан сморгнул слезы:

– Тебя использовали подобным образом, верно?

– Да. Но не часто. Большинство ведьм не считали, что мой член не стоит того, чтобы иметь дело в постели еще и с взрывным характером Верховного Князя. И большинство из тех, кто рискнул сделать это, никогда не покидали кровать без повреждений – если вообще после этого могли ходить. У меня всегда были собственные представления о яростной страсти.