Русский доктор в Америке. История успеха - Владимир Голяховский

Сомнений не могло быть: он пригнал украденную им машину. Я слышал, что за это платили по пятьсот и тысяче долларов, в зависимости от марки и состояния машины.

Меня всё чаще вызывали в неотложную, чтобы зашивать раны. Теперь я был там своим человеком, и врачи, сёстры и парамедики стали моими приятелями. Раненых было так много, что можно было подумать — идёт война. Обычно раненого пациента сопровождала большая толпа, кагалку с ним окружали родственники и соседи с многочисленными детьми. Избавиться от них не было никакой возможности: на просьбы покинуть перевязочную комнату они просто никак не реагировали и, пока я зашивал рану, стояли вокруг, шумели, спрашивали, переговаривались, перемещались.

И в тот раз, когда меня опять вызвали по бипперу, я приготовился, что придётся иметь дело с многочисленной чёрной толпой. Однако на каталке лежал пожилой белый, элегантно одетый мужчина с окровавленной головой, и никто его не сопровождал, кроме парамедика скорой помощи и полицейского. Больной был без сознания, рентгеновский снимок показал перелом черепа на затылке.

— Что случилось? — спросил я у сопровождающих.

— Мы нашли его лежащим на улице, возле развалин масонской ложи. Не пьяный. Очевидно, нападение, потому что ни бумажника, ни документов при нём не было.

Полицейский добавил:

— Вот, я подобрал рядом с ним эту книгу, — протянул мне окровавленный томик.

Я глянул на название: «Путеводитель по архитектуре Бруклина», британское издание.

Ясно, что он стал жертвой своей любознательности: очевидно, по наивности ходил по нашему району с путеводителем в руках. Но здесь не только нельзя заглядываться на остатки прекрасных зданий, но надо быть ежесекундно начеку. А ещё лучше вообще не ходить, а ездить на машине, не выходя. Бедняга этого не знал.

Я зашивал рану, а индиец Гупта стоял рядом и приговаривал:

— Это разве люди? — это животные какие-то. Даже хуже животных!..

Больной пришёл в сознание, но ничего не мог вспомнить:

— Что случилось, где я?

— Вы в госпитале.

— В госпитале? Почему?

— Вы помните, что с вами случилось?

— Что случилось… не помню. Голова болит.

— У вас была потеря сознания (не говорить же ему сразу, что его чуть было не убили).

— Да, да, я вспомнил: я приехал в Нью-Йорк из Лондона, я англичанин. И я пошёл гулять по улицам… дальше не помню.

— Вы помните, зачем пошли гулять?

— Да, меня интересовала архитектура… позвольте, где я — в Бруклине?

Он пролежал несколько дней и перед выпиской рассказал мне:

— Я профессор архитектуры, и у меня всю жизнь была мечта: полюбоваться архитектурой Бруклина. Если бы вы знали, какая прекрасная, богатая и разнообразная была здесь архитектура! Например, здание масонской ложи — такое красивое! Но мне всё было некогда. И вот я вышел на пенсию и сразу же поехал осуществить свою мечту.

Это чуть не стоило ему жизни.

Ортодоксы Бруклина

Сохранились в Бруклине районы, где чёрные не только не селятся, но и появляться там не очень решаются. Это районы Вильямсбурга и Восточного авеню, где живут сотни тысяч ортодоксальных евреев — хасиды и любавичские. Чёрных там не увидишь, а если они проникали туда и случались там ограбления или убийства, евреи многотысячной густой толпой шли в районы чёрных и устраивали там такие демонстрации и разгромы, что те стали их бояться. Полиция, конечно, присутствовала, но всё равно это было своего рода самоуправством — единственным для них спасением.

Любавичские евреи жили близко к нашему госпиталю и иногда поступали к нам на лечение. Жизнь их изолированного общества напоминала добровольное гетто. В полную противоположность чёрным соседям культ семьи там стоял превыше всего на свете: все были многодетные, по пять — десять и больше детей. И все работали — в мелкой торговле или на производстве, многие — в брильянтовых мастерских и магазинах.

Но работа была неофициальной, чтобы не платить налоги. Это было одно общее между любавичскими евреями и чёрными иммигрантами: налогов они не платили. И ещё одно: для лечения и те и другие получали страховку для бедных, Медикейд, как многодетные родители.

Чрезвычайно, даже фанатично религиозные, любавичские всю жизнь подчиняли соблюдению традиций и молитвам и ели только кошерную пишу, благословлённую их раввинами. Одевались тоже традиционно — с детского возраста: мужчины в чёрных сюртуках и шляпах, женщины, даже очень молодые, с бритыми головами, прикрытыми париками, платками или шляпками. Вокруг них всегда вился рой аккуратно одетых детишек всех возрастов. И, конечно же, никаких наркотиков в том традиционном обществе не было и быть не могло. Там господствовали книга религиозных законов Тора и деньги.

Обходя этаж за этажом на дежурстве, я подготавливал больных, поступивших на завтра на операции. В палате на одного человека сидел на кровати и раскачивался в молитве молодой еврей-хасид, с пейсами, в ермолке и с молитвенником в руках. Когда я вошёл, он сделал мне знак рукой не перебивать его и продолжал качаться. Я встал спиной к двери и перебирал свои записи — что ещё нужно делать. Он всё молился, и я уже был готов повернуться и уйти, чтобы зайти позже. В тот момент он закончил молитву и в один прыжок оказался возле меня, поймав за полу куртки. Он уставился в висящее на лацкане моё удостоверение, прочитал и воскликнул по-русски:

— Ты — еврей из России?

— Да. — Я удивился, не ожидая услышать от него русскую речь.

— Ага! Я тоже! — радостно завопил он и стал буквально прыгать вокруг меня, как сумасшедший, быстро-быстро расспрашивая:

— Когда приехал?

— Четыре года назад.

— Где жил?

— В Москве.

— Ага! Я тоже! Я тебя сразу распознал.

— А вы когда приехали?

— Я давно, двадцать лет назад, ещё мальчишкой. Ага! — он не переставал двигаться и подпрыгивать, от его суетливости у меня зарябило в глазах, я подумал: чем он болен?

— Мне надо вас обследовать. Что с вами?

— Ерунда! У меня грыжа, но это не имеет никакого значения. Сначала мы должны вместе помолиться. Ага!

Поражённый таким оборотом дел, я стал отнекиваться:

— Мне, знаете, некогда, дел много… да я и не умею молиться…

— Ерунда! Это не имеет значения! — вопил он подпрыгивая. — У меня есть с собой всё для молитвы. Ага!

Притянув меня насильно, он стал повязывать мне на левую руку ритуальную кожаную коробочку с двойной длинной лентой Тефеллин, приговаривая:

— Ага! Эта называется Шел Яад, с молитвами из Торы. Она напротив сердца, ага! А вторая называется Шел Рош, тоже с молитвами. Эту повяжем тебе на лоб. Ага!