Лекции по общей психологии - Лев Ительсон

Приведенная гипотеза объясняет многие свойства образов представления, которые мы рассмотрели ранее Так, например, изданной гипотезы вытекает, что представление строится постепенно, по частям, в соответствии с программой, которая реализуется во времени. Это и дает субъективное переживание текучести и фрагментарности представлений. Отсюда же понятно, почему образ представления никогда не охватывает всего объекта, т.е. неполнота представления. Она обусловлена тем, что программа конструирования образа никогда не охватывает всех его деталей. Наконец, из этой же гипотезы становится понятно, почему образ представления отвечает обычно нашим познавательным целям или практическим нашим мотивам или потребностям, и почему он перестраивается буквально на наших глазах по нашей воле.

Одним из доказательств этой гипотезы может служить наблюдение над больными, у которых сенсорный вход блокирован из-за повреждения соответствующих органов чувств. Если слепота или глухота наступила через некоторое время после рождения, т.е. некоторый фонд основных эталонных образов уже накоплен, такие люди оказываются способны создавать образы, представляющие самые различные предметы, которые они никогда не встречали в своем опыте. Одной из ярких иллюстраций может служить Ольга Скороходова, которая ослепла и оглохла в возрасте 5 лет. Став психологом, Скороходова написала интересную книгу «Как я воспринимаю и представляю окружающий мир». Из этой книги видно, что опираясь на довольно скудный фон детских зрительных впечатлений плюс тактильные ощущения, Ольга Скороходова смогла построить у себя в голове буквально целый мир представлений о предметах, о вещах и явлениях окружающего мира. Аналогичный пример конструирования ярких и новых слуховых образов дает Бетховен, который написал и исполнял на пианино свою 9 симфонию и другие произведения, будучи уже совершенно глухим. Приведенные случаи ярко иллюстрируют конструктивную природу образов представлений.

Психопатология знает и противоположные случаи, когда сенсорный вход, т.е. органы чувств, работают у человека нормально, но повреждены какие-то программы или механизмы конструирования представлений. Один из таких случаев описывает, например, психиатр Кричли. Больной — пациент психиатра Шар-ко — так рассказывает о своем состоянии: «Прежде мне достаточно было одного взгляда на человека или на предмет, чтобы они запечатлелись у меня в мозгу. Эту свою способность я широко использовал в своих занятиях. Я прочитывал то, что мне нужно было запомнить и, закрыв глаза, ясно представлял себе написанное во всех деталях. Также я запоминал лица людей, страны и города, которые посещал во время своих долгих путешествий, и вообще все предметы, которые попадались мне на глаза.

Внезапно это внутреннее видение совершенно исчезло. Сейчас никаким усилием воли я не могу представить себе даже черты лица своих детей и жены, более того — даже простейшие предметы повседневного обихода. Соответствующим образом абсолютно изменились и все мои впечатления. Изменились даже сновидения. Теперь мои сны — это слова, тогда как прежде передо мной возникали зрительные образы.

Если же я хочу удержать в памяти тот или иной предмет, я должен назвать его словом, тогда как прежде мне достаточно было его, так сказать, «сфотографировать».

Итак, сточки зрения рассмотренной гипотезы, представление — это отнюдь не пассивное и немножко подпорченное воспроизведение запечатленных в памяти образов прошлых восприятий или образов предметов. Наоборот, представление — это активное конструирование психикой чувственных образов объектов из элементов, которые имеются в реальности. Прошлый опыт играет здесь не ту роль, что он просто воспроизводится, а ту, что он служит критерием для оценки соответствия представлений некоторой реальности.

Как видите, механизм оказывается очень экономным. Не нужно никакого чудовищного склада фотографий действительности. В голове хранятся только программы работы механизмов конструирования представлений и сигналы или условия (эмоции, ассоциации, ситуации, задачи, слова), которые запускают эти механизмы. По-видимому, как и при восприятии, исходных деталей, т.е. эталонных признаков и моделей, из которых конструируются представления, в общем имеется не так уж много. Во-первых, потому что они носят обобщенный характер. Во-вторых, потому что они многократно используются в структуре самых различных образов.

Итак, мы узнали уже довольно много и нагипотезировали тоже достаточно много об условиях и механизмах возникновения индуцируемых изнутри психических образов, основанных на прошлом опыте. Благодаря этому мы вплотную подошли к пониманию представлений. Но все, что мы говорили до сих пор, справедливо и для галлюцинаций, и для сновидений, и для гипногогических (т.е. внушенных) образов и т.д. Все эти образы тоже конструируются нашей психикой и воплощают в себе наши потребности, эмоции, прошлый опыт (ассоциации), будущие задачи (программы деятельности) и т.д. Иногда считают, что все дело в относительной яркости, отчетливости, полноте и подробности галлюцинаций и сновидений по сравнению с представлениями, которые, мол, более бледны, менее отчетливы и потому менее реальны для человека.

Это, однако, неверно. Дело в том, что и сновидения и галлюцинации могут быть очень бледны, призрачны. С другой стороны, представления могут иногда достигать исключительной силы, полноты и яркости. Например, писатель Отто Людвиг свидетельствует: «Я вижу образы, одни или более, в определенной ситуации, с характерной мимикой и жестами... Вслед за первоначальной ситуацией выступают новые образы и группы их, пока вся драма не будет готовой во всех своих сценах». При этом Людвиг отмечает, что он видит лица так живо, как-будто они сидят рядом с ним. О том же рассказывает известный скандинавский писатель Гауптман: «Флориан Геев стал для меня настолько всецело живым, что я не только представлял его себе, как человека, которого вспоминаю от случая к случаю, не только слышал своеобразие его речи, но понимал его чувства и желания». О том же заявлял Гончаров: «...лица не дают покоя, пристают, позируют в сценах, я слышу отрывки их разговоров — и мне часто казалось, прости господи, что я это не выдумываю, а что это все носится в воздухе около меня и мне только надо смотреть и вдумываться».

Эти образы воображения могут иногда достигать такой яркости и силы, что писатель начинает говорить о героях своего романа, как о живых людях. Например, Флобер рассказывает о себе: «Когда я описывал отравление Эммы Бовари, на самом деле ощутил во рту вкус мышьяка, чувствовал, что отравился, дважды мне становилось плохо, так плохо, что меня даже вырвало». Диккенс сообщает, что когда записывал свой рассказ «Колокола», лицо его вздулось и надо было прятать его, чтоб не казаться смешным: «Такую муку и волнение духа испытывал, как-будто этот случай произошел в действительности». Тургенев вспоминает: «Когда я писал сцену расставания отца с дочерью в «Накануне», я так растрогался, что плакал... я не могу вам передать, какое это было для меня наслаждение».

И все-таки, при всей яркости, это именно представления воображения, а не галлюцинации. Это, в частности, подчеркивал и сам Флобер. «Не отождествляйте, — писал он критику Тэну, — внутреннее видение художника с видением поистине галлюцинирующим. Мне отлично знакомы оба состояния, между ними имеется пропасть». О том же говорили и многие другие писатели. Например, Альфонс Додэ, который так же, как Флобер, был подвержен галлюцинациям, французский поэт Альфред де Мюссе, болгарский поэт Яворов и др.

Эту разницу между самым ярким образом представления и галлюцинацией четко сформулировал Шаляпин: «Когда я пою, воплощаемый образ передо мною всегда на смотру. Он перед моими глазами каждый миг. Я пою и слушаю, действую и наблюдаю. Я никогда не бываю на сцене один... На сцене два Шаляпина. Одни играет, другой контролирует...»

Из этого признания Шаляпина вытекает один очень важный вывод. Различие между представлениями и галлюцинаторными образами следует искать не в их содержании или же их характере, а в том, какую роль они играют в поведении человека. В том, как они влияют на его отношения с действительностью.

Если отправляться от этого наблюдаемого признака, то сразу обнаруживается коренное принципиальное различие. Галлюцинации, бред, гипнотические внушенные образы не обеспечивают правильного приспособления поведения человека к реальности. Если они управляют поступками и действиями человека, то эти поступки и действия оказываются ошибочными, неверными, т.е. не обеспечивают решения поставленных задач, нарушают равновесие между человеком и реальностью. Например, человек может разбиться или даже убиться, убегая от привидившихся ему врагов или преследующих его чудовищ и не видя действительных препятствий, которые стоят на его пути, не замечая реальных опасностей и т.п. Аналогично, сильнее, чем реальная обстановка оказываются галлюцинаторные голоса. Их приказы, которым невозможно отказать, становятся иногда причиной поджогов, убийств, самых диких поступков. По-видимому, сказанное относится и к сновидениям, которые имеют в себе все признаки галлюцинаций и бреда. От губительных для индивида поступков в этом случае его защищает лишь пассивное его состояние, то что галлюцинаторные переживания протекают в этом случае при выключенной активности и не могут поэтому влиять на действия и поступки.