Лихие гости - Михаил Щукин

Не выскочить.

Да и выскакивать некуда. Если даже удастся сбежать с парохода, все равно в глухих и диких местах в одиночку едва ли удастся выжить. Со своими людьми все эти дни Коллис был разлучен, но, с присущим ему практическим умом, верно предполагал, что этой странной женщине удалось добиться от его подчиненных того же самого результата, какого добилась она и от него, заставив написать подробный отчет о том, как формировалась экспедиция и для каких целей она формировалась. Лейтенант Коллис, по здравому размышлению прекрасно осознавая, что масштабная операция, которую готовили несколько лет и в которой отводилась ему не последняя роль, окончательно рухнула, и, совсем не желая оказаться после русского суда на сибирской каторге, выложил в своем письменном отчете все, что знал, надеясь, что чистосердечное признание позволит ему выбраться живым из этой глухомани и достигнуть родных берегов. Только бы добраться… Остальное сейчас не имело для него никакого значения.

Он взял кусок сахара, раздробил его на крепких зубах и запил крепким, запашистым чаем. Глаза Коллиса в ободьях страшных почерневших синяков были неподвижны и светились печально.

Наверху, на палубе, нагретой полуденным солнцем, шаркали тяжелые мокрые швабры – Иван Степанович грязи и беспорядка на своем пароходе не допускал, хоть небо разверзнись. И сейчас, пользуясь тем, что «Основа» стояла на якоре, объявил аврал. Всем кроме караульных нашел заделье: чистили, мыли, скребли, наводили лоск и блеск. Сам Иван Степанович прохаживался на мостике, наблюдая сверху за командой, иногда отдавал короткие приказания и строго следил, чтобы исполнялись они неукоснительно и мгновенно.

Нина Дмитриевна, поднявшись на мостик, прищурилась и всплеснула ручками:

– Иван Степанович! Вы только поглядите – какая прелесть! Какое буйство природы! Нет, вы посмотрите, Иван Степанович! Слов не хватает, чтобы весь восторг выразить!

Иван Степанович огляделся вокруг, ничего неожиданного не обнаружил и недоуменно пожал плечами, искренне не понимая восторгов Нины Дмитриевны: чего, спрашивается, голосить, по какой причине? Спросил о том, что его действительно волновало:

– Когда тронемся, Нина Дмитриевна? И куда пойдем – вниз, вверх?

– Вниз пойдем, Иван Степанович, в Белоярск пойдем, миленький. Вот еще нужных людей дождемся и сразу тронемся.

Окороков с казаками и с уцелевшими людьми Цезаря, которые понуро брели, словно каторжане на этапе, появился лишь через три дня. Хмурый, злой и неразговорчивый.

24

Была причина у Окорокова злиться и молча ругаться черными словами – Цезаря отыскать не удалось. Исчез он, будто в воздухе растворился или в каменную стену ушел, как в сказке, не оставив даже следов. Но Окороков в сказки не верил и понимал прекрасно, что самую крупную добычу он из своих рук выпустил, и теперь лишь хватал пустоту, заведомо зная, что занятие это напрасное – разве только для очистки совести. Поэтому поиски в округе прекратил, вывел всех людей из долины и рано утром, едва лишь рассвело, тронулся в путь.

Данила сидел у потухшего костра, смотрел в спины уходящим и тоскливо завидовал. Сам он уйти отсюда не имел права. Вчера, отозвав его в сторону, Окороков сердито приказал:

– Ты, парень, здесь останешься. Иди ищи своего старовера, который главный, и передай ему… Слово в слово передай, ничего не забудь. Я своему обещанию хозяин, как обещался, так и сделаю – не буду их тревожить, сколько возможно. Да одна закавыка имеется – море народу в проходе и в долине побывало, как в кабаке, и слухи про староверов все равно поползут, а я человек подневольный, прикажет начальство – никуда не денусь. Вот и передай ему: желает спокойно жить, пусть проход закрывает – намертво. Так закрывает, чтобы даже мышь не пролезла.

– Да как его закроешь? – невольно удивился Данила. – не калитка, чтоб захлопнуть…

– Это уж пусть у старовера твоего голова болит. Если проход оставит, рано или поздно все равно кто-нибудь придет. Понял меня?

Данила кивнул. А что ему оставалось делать?

Он бы, может, еще и посопротивлялся, попытался бы придумать причину, чтобы отказаться, но вспомнились суровые слова Мирона, которые тот говорил совсем недавно, вспомнились собственные заверения, что староверов никто и пальцем не тронет, если они помогут изловить Цезаря, а еще вспомнилось, кто ему спас жизнь, – все разом вспомнилось, и Данила подчинился.

Долго добираться до Мирона не пришлось. Едва лишь Данила вышел из прохода и остановился у рва, где уже не было ни веревок, ни лестницы, как сразу увидел людей, которые ходили между строений. Его тоже заметили, и скоро он стоял перед Мироном. Тот долго вглядывался в него, словно не узнавал, и в глазах светился подозрительный холодок. Наконец разомкнул плотно сжатые губы:

– Зачем остался?

Данила передал ему слова Окорокова. Говорил и тревожился: поверит ли Мирон, не посчитает ли, что исправник просто-напросто решил посмеяться над староверами, предложив им закрыть проход?

Но Мирон выслушал не перебивая, помолчал и, повернувшись спиной к Даниле, позвал:

– Ступай за мной.

Они вошли в одно из строений, где все было перевернуто вверх тормашками, рядком сели на лавку и снова долгое молчание пролегло между ними. В выбитое окно широкой полосой ломился солнечный свет, и в нем металась, отчаянно трепеща крыльями, зеленая бабочка. Мирон поднялся с лавки, открыл дверь и ласково принялся уговаривать:

– Лети, глупая, чего мечешься, лети на волю, хоть в дверь лети, хоть в окно – все открыто.

Но бабочка продолжала метаться в солнечном луче, словно никак не могла насмелиться и вырваться за его границы.

– Вот так и люди, Данила, которые у вас в миру живут. Мечутся и знать не знают, что вера истинная и воля вольная всегда рядом. Отринься от греха, вышагни на чистую дорогу, и приведет она тебя прямиком в Царство Небесное. А ради Царства Небесного пострадать – все равно, что живой воды испить, которая нужную силу даст. Я к тому говорю, что ради веры и воли мы все перетерпим. Силы хватит. Закроем проход и от мира отринемся. Старец Ефрем и старец Евлампий помогут нам. Хочу, чтобы знал ты, а при случае и ответил: нам предела нет, и один у нас судья – Господь. А власть антихристова и слуги ее – пустое для нас место. Сами решили проход закрыть, а не потому, что исправник приказал. Больше, Данила, мы не увидимся. Прощай.

Мирон поднялся и первым вышагнул в настежь распахнутые двери. Высоко поднял голову и долго смотрел на Кедровый кряж, вершина которого скрывалась, истаивая, в небесной синеве. Данила тоже взглянул и обомлел: на немыслимой высоте, снизу похожие на муравьев, на склоне кряжа передвигались люди. Что они там делали? Данила хотел спросить об этом Мирона, но не насмелился и только уже оказавшись в проходе, по которому шел, освещая путь факелом, понял, что задумали староверы.