Соблазны французского двора - Елена Арсеньева

– Как же ты спасся? И почему я не видела тебя в катакомбах?

– Да меня там и не было, – усмехнулся бывший куафер, бывший кучер Данила. – Когда Жако потащил вас к реке, я очухался, хотел за вами бежать, да меня кто-то схватил, втащил в повозку – и ну погонять! Это был Вайян – он мне сказал, что сам-то старинный приятель ваш, а о вас, мол, более беспокоиться нечего, вы все равно что уже спасены. Я бы к вам в тот же день прибился, да меня Вайян с Ночным Дюком сюда отправил, а вас пообещал к нам прислать при первой возможности. Я уж лоб себе отбил, поклоны земные отвешиваючи, – почти сердито потер лысину Данила. – Господи, говорю, да когда же ты смилуешься над ней, над страдалицей?! Нельзя же так, говорю, господи?

– Он и смиловался, – улыбнулась Мария, смахивая слезы счастья. – Вот вижу тебя, вот скоро придет корабль, домой поплывем. Смиловался господь, а?

– Только вот что, барышня, – решительно сказал Данила. – Ночной Дюк – он…

– Он здесь? – перебила Мария, и почему-то решительность спала с Данилы, как верхний лист с капустного кочана.

– Здесь-то здесь, – прошептал он, переглядываясь с Жако. – А что, разве Вайян вам ничего не сказал?

– Сказал, что я встречу тебя, а еще кто должен быть?! – с некоторым раздражением воскликнула Мария, которой до смерти надоели все недомолвки, и это внезапно наступившее молчание, и многозначительные переглядывания Данилы и Жако, вроде они решали про себя: достойна ли госпожа их узнать какую-то высшую тайну или недостойна.

Данила покачал головой:

– Хитрец этот Вайян! Так я и знал, что он все мне на плечи свалит!

– Да что – все?! – воскликнула Мария уже вне себя от ярости, и Данила, как бы поняв, что солому жевать далее небезопасно, зачастил, сбиваясь и проглатывая слова:

– Я об том, барышня, что Ночной Дюк – он не простой человек. Ранен был бессчетно, жизни людские спасая, а еще прежде считался и вовсе погибшим.

Данила взглянул на Жако, и тот энергичным одобрением закивал своей огромной головой.

– Ну, вот… – Данила набрал побольше воздуху. – Стало быть, все думали, что он погиб. Его бросили в Сену, а он был не убитый, а только раненый, и добрые люди, рыбаки, его выловили, а был он в беспамятстве, и долго не мог в себя прийти, и память потерял, а потом решил жене своей не открываться, потому что думал, будто она…

– Погоди! – с досадой перебила Мария. – Не части́ так. Что ты врешь? Решил жене своей не открываться? Как он мог решить, если память потерял?

Данила смотрел на нее, вытаращив глаза.

– Экая ж вы, барышня! – вдруг выкрикнул он с обидою. – Сами, что ли, не понимаете? Ну, утратил память, а потом она воротилась. И тогда уж он решил жене своей… А нет! – вдруг выставил ладонь Данила. – А вот не скажу я вам больше ничегошеньки, коли вы на меня как на дурака какого-то смотрите! Ни словечка не скажу! Пусть все само собою…

Он не договорил – вверху, на башне замка, ударил выстрел, и все трое в тревоге задрали головы. Мария увидела высокую фигуру, которая появилась на вершине башни и замахала руками, указывая на море, куда тотчас воззрились и все они.

– Корабль! – прошептал Данила. – Лопни мои глаза – корабль!

Жако тер слезящиеся глаза, но напрасно; его широкая физиономия имела обескураженное выражение: он ничего не видел.

Мария напряглась так, что у нее лоб заломило, и наконец досмотрелась: неясная точка, маячившая на горизонте, приобрела очертания крошечного кораблика.

Она молитвенно прижала руки к сердцу. «Сокол» прилетел! «Сокол» из России! Неужто к исходу пришли ее беды?

– Бежим скорей в замок! – встрепенулся Жако. – Лодке сигнал надо подать.

– Сюда! Здесь короче! – позвал Данила, и все трое, обдирая руки и ноги о камни и заросли колючего татарника, принялись взбираться по камням к малой пещерке, вырубленной в скале. К изумлению Марии, это оказалась часовенка: грубый каменный алтарь, несколько сальных свечей, даже чаша для святой воды, в которой Жако торопливо смочил пальцы и заставил Данилу и Марию сделать то же самое:

– Вы пришли за помощью к Сент-Юзефу, так держитесь как подобает.

Пробежав часовенку, они поочередно прошмыгнули в каменную расщелину. Данила проворно вскочил на отросток скалы. Жако с легкостью необычайной забросил туда же Марию, пыхтя, вскарабкался сам – и Мария ахнула, когда они оказались в одной из зал замка.

– Ваше сиятельство! – крикнул Данила. – Вы видите? Корабль!

– Конечно, вижу! – отозвался откуда-то сверху голос, при звуке которого дрожь прошла у Марии по спине. – Подавайте сигнал огнями!

Данила и Жако убежали, а Мария замерла, не отводя глаз от окна, всем телом, всем существом своим ощущая, что Ночной Дюк стоит позади нее. Совсем близко, так, что, казалось, она слышит неистовое биение его сердца. И не могла заставить себя обернуться.

Догадка – нет, прозрение! – пригвоздило ее к месту, словно coup de foudre, как любят говорить французы. Вот именно, удар молнии! Внезапный удар, уничтоживший, испепеливший ее в одно мгновение.

Что это пытался поведать ей Данила? Ночного Дюка считали погибшим, а он решил не объявляться, не открываться жене, потому что… потому что подозревал, будто она заодно с его подлым убийцей? И, может быть, подстроила убийство так же бессердечно, хладнокровно, как незадолго до этого – бутафорскую дуэль на улице Карусели? Он не верил ей, не верил ей ни в чем с тех самых пор, как она впервые солгала ему во тьме петербургской спальни… давно, давно, жизнь назад!

Да что это, о чем она? Что́ все обиды перед тем, что он жив, он с ней, он стоит рядом! Он жив?!

Облегчение было так бесконечно велико, что слезы хлынули из глаз. Мария обернулась, слепо протянула руки, не видя куда, и чуть не закричала от счастья, когда он схватил ее ладони и вдруг рывком притянул к себе, стиснул в объятиях так, что она едва не лишилась дыхания, – и наконец-то губы их встретились. После бесконечной, вечной разлуки.

Синие, серебряные, золотые цветы, сполохи, искры бились, мелькали в глазах Марии, сплетались спиралями, кружились счастливыми огненными каруселями, хороводы, стаи каких-то крошечных золотых птиц… нет, рыбок, как в том сне… и сердце ее вдруг перестало биться, когда она вспомнила свой сон – и то, что́ он означал.

«Что это, как вас ни встретишь, сударыня, вы непременно беременны?» – зло бросил он однажды. И снова, и снова это случилось!

Ноги подогнулись, Мария выскользнула из рук Димитрия и, рухнув на колени, зашлась в таких отчаянных, безутешных рыданиях, что он какое-то время оцепенело стоял над ней, совершенно потерянный, не зная, что делать, а потом опустился рядом, снова сомкнул вокруг Марии кольцо своих рук, пытаясь голосом, поцелуями, нежностью, безмерной любовью своею разбить ту стену отчаяния, которую она вдруг воздвигла между ними.