Тухачевский - Борис Соколов

Лидия Норд сочиняет сама или передает с чужих слов совершенно легендарную версию, будто сотрудники НКВД еще в Москве убедили жену маршала заменить в револьвере мужа боевые патроны холостыми, чтобы тот не застрелился от потрясения, вызванного унизительным перемещением в Куйбышев. Можно подумать, что Михаил Николаевич на новом месте ни разу не проверил свое оружие или не смог бы найти в штабе Приволжского округа хотя бы один боевой патрон, чтобы свести счеты с жизнью. Более вероятно, что его останавливало другое: в глубине души теплилась надежда — вдруг минует чаша сия… А может, Тухачевского останавливал чисто физический страх смерти?

Оставалось попытаться убежать за границу. В ту пору из высокопоставленных чинов Красной армии и Наркомата внутренних дел это, как кажется, удалось сделать только одному человеку — начальнику управления НКВД по Дальнему Востоку Г. С. Люшкову, при Ягоде бывшему заместителем начальника Секретно-политического отдела и принимавшему активное участие в расследовании убийства С. М. Кирова. Генриха Самойловича внезапно вызвали в Москву якобы для назначения на ответственный пост в центральном аппарате наркомата. Старый чекист сразу понял, откуда ветер дует, догадавшись, что подвалы родной Лубянки ему очень скоро придется посетить в непривычном качестве обвиняемого в самых фантастических преступлениях. И 13 июня 1938 года, отправившись проверять пограничные посты, Люшков благополучно сбежал в оккупированную японцами Маньчжурию, прихватив с собой ряд секретных документов.

Этот побег сильно уронил авторитет Ежова в глазах Сталина и стал одним из поводов к постепенному отстранению «питерского рабочего» в «ежовых рукавицах» от руководства НКВД. Между прочим, мы так и не знаем, удалось ли в конечном итоге Люшкову спастись. Он довольно безбедно существовал в Маньчжурии вплоть до августа 1945-го, сотрудничая с японской разведкой и разоблачая сталинские преступления, в частности, впервые доказав фальсификацию процессов по делу о покушении на Кирова, равно как и московских политических процессов. Однако Люшков категорически отрицал, что Сталин или Ягода приложили руку к выстрелу в Смольном, и вполне убедительно продемонстрировал, что убийство Кирова — акт психически неуравновешенного одиночки — Л. В. Николаева, мстившего за свои неприятности по партийной и служебной линии. Дальше судьба Генриха Самойловича покрыта мраком. То ли он погиб в сумятице японского отступления, то ли, что более вероятно, сумел перебраться в Америку и укрыться там под чужой фамилией.

Однако путь Люшкова был явно не для Тухачевского. И до границы очень далеко, и никаких особо ценных секретных документов из штаба Приволжского округа с собой не возьмешь — за неимением таковых. Но не это главное. В Первую мировую войну Тухачевский пять раз бежал из плена и в конце концов достиг спасительной Швейцарии. Однако из любого пункта Германии до границ швейцарской или голландской было во много раз ближе, чем из Куйбышева — до любой из советских границ. Тогда, в 1915–1917 годах, Тухачевский всей душой рвался на родину, чтобы вновь встать в ряды русской армии. Теперь пришлось бы распрощаться с родиной и армией навсегда. Даже удайся маршалу почти нереальный в той обстановке побег, что последовало бы дальше? Прозябание в роли жалкого эмигранта-предателя, хоронящегося как от сталинских ищеек, так и от бывших белых офицеров, не простивших ему разгрома Колчака и Деникина. Никакой политической программы Тухачевский Сталину никогда не противопоставлял. А попробуй опальный маршал ухватиться за русскую национальную идею, в эмиграции у него было бы слишком много конкурентов.

Оказавшемуся не по своей воле за пределами СССР Троцкому было всё же легче. Он боролся со Сталиным не только за власть, но и за великую, пусть призрачную, цель: коммунизм и мировую революцию. Среди немногочисленных эмигрантов-коммунистов у Льва Давидовича были сторонники, а его последователи занимали в первые годы эмиграции вождя довольно сильные позиции в компартиях ряда европейских и латиноамериканских стран. Тухачевский же в эмиграции не имел шансов кого-либо объединить, собрать вокруг себя. Хуже того: пришлось бы навсегда отказаться от дела всей жизни — армии. Перебежчику Тухачевскому ни одна страна в мире, наверное, и ротой бы командовать не доверила.

В отличие от Люшкова другой видный чекист А. И. Успенский, занимавший пост наркома внутренних дел Украины, в ноябре 1938-го, перед самым падением Ежова, перешел на нелегальное положение и, используя профессиональные навыки, в течение пяти месяцев скрывался в разных городах СССР, пока коллеги наконец не разыскали его в Сибири и не заставили сдаться. Но у Тухачевского такого опыта, как у Успенского, не было. Да и понимал, наверное, что затеряться на бескрайних советских просторах у него нет шансов: слишком заметная во всех отношениях фигура. Чекисты хоть под землей найдут. Не для Тухачевского была жизнь запечного таракана, жизнь с одной мыслью: как бы не нашли и не придавили.

Михаилу Николаевичу осталось только ждать: пронесет, не пронесет. Не пронесло. 22 мая 1937 года его арестовали в Куйбышеве. П. А. Ермолину об этом событии рассказал заместитель командира его корпуса по политической части дивизионный комиссар Д. Д. Плау, в качестве понятого присутствовавший при задержании маршала и услышавший от сотрудников НКВД, что Тухачевский шпион и член какой-то контрреволюционной организации. Сам Даниэль Даниэлевич, расстрелянный в 38-м, мемуаров написать не успел. Более подробно об аресте Тухачевского написал Петр Радченко, бывший охранник тогдашнего секретаря Куйбышевского обкома П. П. Постышева (в чьем кабинете всё и произошло): «Весной 1937 года в Куйбышев приехал М. Н. Тухачевский. Он оставил на вокзале в салон-вагоне жену и дочь, а сам явился в обком партии представиться Павлу Петровичу Постышеву. В приемной я был один. В кабинете находился секретарь Чапаевского горкома партии. М. Н. Тухачевский обратился ко мне. Я зашел к Павлу Петровичу и сказал: „Просит приема Тухачевский“. — „Одну минуту, — ответил мне Павел Петрович, — я кончаю и сейчас же приму Михаила Николаевича“. Я вышел из кабинета и попросил маршала подождать. Не прошло и 3-х минут, как в приемную ворвались начальник областного управления НКВД старший майор госбезопасности Панашенко, начальники отделов Деткин и Михайлов. Они переодели Тухачевского в гражданское платье и черным ходом вывели к подъехавшей оперативной машине…»

Здесь вызывает сомнение только одна деталь: вряд ли Тухачевский шел к Постышеву, в то время — члену Политбюро, представляться по случаю вступления в должность. Ведь арестовали маршала не в первый и даже не во второй день пребывания в Куйбышеве, а секретарю обкома он должен был представиться сразу же. Скорее можно предположить, что Постышев под каким-то предлогом вызвал Тухачевского к себе, чтобы облегчить чекистам арест (Павла Петровича эта помощь органам не спасла — в январе 1938-го вывели из Политбюро и расстреляли). Брать маршала в штабе округа, наверное, поостереглись, опасаясь эксцессов со стороны преданных ему командиров. Плау же, скорее всего, присутствовал не при аресте, а при обыске в салон-вагоне Тухачевского. Характерно, что арестовывали маршала офицеры НКВД, занимавшие высокие должности. То ли столь ответственное задание не рискнули доверить рядовым чекистам, вроде Радченко, то ли начальство Куйбышевского управления НКВД решило отличиться и лично взять главаря заговора. Они тоже не уцелели, когда людей Ежова стали менять люди Берии. Поэтому к началу хрущевской оттепели практически не осталось в живых как участников ареста Тухачевского, так и тех, кто вел его дело. Зато уцелело само дело — немой свидетель последних дней маршала, самых страшных в его жизни.