Я, маг! (сборник) - Дмитрий Казаков

Юноша упрямо склонил голову, и Торвальд заговорил:

– Твой отец был магом, это ты знаешь. И не просто магом, а Владетелем. Сильнейшим из сильных. И под конец жизни он перестал быть человеком. Именно тогда он предложил мне пойти к нему на службу, но я отказался…

– Кем же он стал? – звенящим от напряжения голосом спросил Харальд. Немалого труда ему стоило сдержаться при словах «под конец жизни», когда хотелось закричать: «Нет, он жив, жив! Вы все врете!»

– Не знаю. – Атаман Оружейной дружины почесал в затылке. – Магия изуродовала его, она и погубила. А потом он просто исчез. Говорят, что от замка его, там, на далеком севере, остались одни развалины…

– Я должен попасть туда! – выпалил Харальд.

– Непросто будет это сделать! – усмехнулся Торвальд. – Но кто знает, может, у тебя и получится.

– А может, кто ещё знает о судьбе Харальда… эээ… Старшего? – спросил Гуннар, сочувственно глядя на воспитанника.

– Разве что Торгрим фон Жахх, – наморщив лоб, ответил атаман. – Он был первым вассалом Белого Владетеля и знает наверняка многое.

– И где он сейчас?

– В своем замке, – пожал плечами Торвальд. – Во время междоусобицы он сумел отхватить изрядный кусок земель на севере и правит там, не подчиняясь никому из магов!

– Невиданное дело! – Глаза Гуннара расширились, и на мгновение он стал похож на рассерженного филина.

– И к нему мне надо попасть, – вздохнул Харальд.

– Для путешествий нужны деньги, конь, оружие, – проговорил рассудительно могучий атаман, оглаживая себя по волосам. – Где ты их найдешь?

Юноша промолчал.

– Он великолепно стреляет из лука и хороший следопыт, – прервал тишину Гуннар. Он говорил с жаром, за которым чувствовалась искренняя привязанность к воспитаннику. – Ловок, силен и смел. В одиночку победил медведя! Возьми его в дружину, Торвальд!

– В дружину? – Атаман задумался, светлые глаза его затуманились, словно подернулись ледком. – Второго поручителя ты, ясное дело, найдешь… Да только вот без владения мечом никто не может считаться воином. Лучник – это, конечно, хорошо, да только одним луком сыт не будешь…

– Он научится, обязательно! – горячо сказал Гуннар, и Харальд ощутил прилив благодарности к старшему другу. – Он очень способный, вот увидишь! Нужен только хороший наставник. Деньги у меня есть. Я…

– Ладно, – кивнул Торвальд и вздохнул тяжко, словно гора. – Согласен. Ради человека, который когда-то был моим другом и соратником, пока не стал магом. Но опозорит дружину – пусть пеняет на себя…

Взгляд, брошенный из-под густых бровей атамана, был полон льда, но Харальд ощутил сильное, бодрящее облегчение. Он знал, что справится, что не подведет, и знание это, непонятно откуда взявшееся, придавало уверенности.

– … И клянусь служить нанимателю верно и не идти против воли атамана!

Харальд закончил клятву, и Гуннар ощутил радость от того, что мальчик не перепутал ни единого слова и держался уверенно. Ошибка в клятве не являлась фатальной, но считалась среди наемников дурной приметой. Вот и зубрили новички слова, чтобы избежать нехорошего предзнаменования.

– Да будет так, – возгласил Торвальд, обряженный в парадную одежду атамана – роскошный черный кафтан, украшенный золотой вышивкой. На поясе его висел меч, рукоять которого блистала от драгоценных камней. По преданию, именно этим мечом сражался один из первых атаманов Оружейной дружины, Сигурд Жареный. Гуннар в этом сильно сомневался, но мыслей своих предпочитал не высказывать, справедливо полагая, что они вряд ли будут одобрены.

Меч использовался только при церемониях и уже многие десятилетия не покидал дома атамана.

– Да будет так! – в один голос подхватили поручители (сам Гуннар и непривычно трезвый и серьезный Авимелех).

Атаман повернулся, давая знак подручному. Тот распахнул дверь, и в комнату, подобострастно семеня, вошел невысокий мужчина с сумкой в руках.

– Приветствую вас, мастер Ламех, – сказал Торвальд. И, повернувшись к Харальду, бросил властно: – Садись и закатай левый рукав!

Гуннар смотрел, как под иглами цирюльника на левом предплечье новоиспеченного наемника появляются скрещенные меч и топор – знак Оружейной дружины, и в душе его пышным цветом расцветала гордость. Почти отцовская.

Харальд терпел болезненную процедуру молча. Глаза его были безмятежны, словно поросшие зеленой ряской лесные озера.

Горло горело так, будто в него насыпали песка. Боль была в предплечье и в костяшках пальцев, а пошевелившись, Гуннар почувствовал то, чего не ощутил вчера, – следы от многочисленных ударов по многострадальному телу.

Принятие Харальда в дружину отметили изрядной попойкой в «Спившемся демоне», которая закончилась грандиозной дракой. Особенных повреждений, насколько помнилось, не получил никто, но ныли разбитые кулаки, а синяки на груди и боках громко кричали о своем существовании.

Гуннар попытался открыть глаза и испытал смутное облегчение, когда это удалось. Он был в той комнате, где остановились они с Харальдом, и до слуха доносилось тихое дыхание юноши.

Затем вдруг скрипнула не запертая вчера дверь, и незнакомый голос, хриплый и веселый, неожиданно громко ударил по ушам.

– Эй, сони! – сказал этот голос жизнерадостно. – Хватит дрыхнуть, словно старые коты!

Скосив глаза, Гуннар обнаружил у двери невысокого человека. Русые волосы были коротко обстрижены, а на поросшем рыжеватой бородкой лице выделялись совершенно круглые, словно монеты, голубые глаза.

– Ты кто? – спросил Гуннар, делая попытку приподняться. Руки шевелились плохо, будто дубовые колоды, и немалых сил стоило сдержать зевок.

– Я? – искренне изумился голубоглазый, а затем вдруг улыбнулся. Нескольких зубов у него во рту не хватало, улыбка вышла страшноватой. – Берг Теневой я. Кого тут бою на мечах учить надо? Тебя, что ли?

– Ой, – это сказал Харальд, поняв, что прибыл обещанный атаманом наставник. – Это меня надо учить. Я Харальд.

– Ага. Ну ты и здоров дрыхнуть! – заявил Берг, окинув будущего ученика взглядом, каким обычно барышники смотрят на покупаемую лошадь. – Он-то вот старый козел! – последовал кивок в сторону Гуннара. – И пьяница! А уж ты-то!

Харальд покраснел, то ли действительно от стыда, то ли от гнева.

Но Берг не обратил на это никакого внимания.

Было в нем, несмотря на свирепый вид и хамские привычки, нечто веселое, открытое, располагающее к себе, и Гуннар не нашел в себе сил обидеться. Было видно, что Теневой всегда говорит, что думает, и не боится никого на свете.