Зарождение добровольческой армии - Сергей Волков

Генерал Алексеев принял нас в своем маленьком рабочем кабинете. Беседы нашей передавать не буду, все время говорили обо мне и о моей работе. В заключение кто‑то обратился к генералу Алексееву:

— Ваше Высокопревосходительство, то, что сделала Марья Антоновна, еще больше закрепило офицеров за армией; убедившись, что наши семьи обеспечены, мы можем целиком принадлежать армии.

Алексеев, когда офицеры кончили, встал, подошел ко мне и протянул мне обе руки:

— От имени несчастного, гонимого, измученного офицерства и их брошенных семей благодарю вас, Марья Антоновна!

Затем он написал письмо в Москву к тузам финансового мира, в котором поручал мне сбор денег на армию.

От Алексеева я поехала к Богаевскому. Думала ли я тогда, что ни с тем, ни с другим больше никогда не увижусь? Что честный и любящий Россию вождь русской армии уже обречен, что Богаевский вскоре погибнет от руки русских братьев такой жестокой смертью!

— Атаман Каледин жалеет, — сказал мне Богаевский, — что не может принять вас. Сейчас идет важное совещание, на котором и я должен быть, но мне необходимо еще поговорить с вами и кое‑что выведать от вас.

Он интересовался главным образом казачьими полками, стоящими в Черткове: перешли ли они на сторону большевиков? Я передала все, что знала о казачьих полках в Черткове, отличавшихся небывалой жестокостью. Богаевский покачал головой:

— Да, плохо. Страшно за атамана! — И он добавил: — Атаман просил предупредить вас быть как можно осторожнее. Среди казаков вас хорошо знают…

Во дворце была тишина, не предвещавшая ничего доброго. Сердце сжималось от горьких предчувствий. Богаевский сказал на прощанье:

— Желаю вам счастливо выйти из всей этой истории и почить на заслуженных лаврах. Насколько вы счастливее нас! Отечество наше гибнет, и в этой гибели мы сами виноваты. А ваше — воскресло…

Богаевский проводил меня. В тот день мы простились навсегда. Как известно, вскоре он был расстрелян своим же собственным учеником Антоновым.

В гостинице меня ждали генерал Эрдели и Андриенко. Генерал только подтвердил слова Богаевского, что очень плохо:

— Привезите в следующий раз тысячи три бланков с печатью вашего комитета — пригодятся.

Поужинав с нами, генерал ушел и обещал зайти завтра. Только я улеглась, как постучал поручик Кузьминский. Пришлось встать и принять его. Я видела его в первый раз.

— Я пришел просить вас о спасении моего отца, — начал он, — привезти его сюда на Дон.

— Где же ваш отец? Кто он?

— Отец в Минске. Он был помощником коменданта города — полковник Кузьминский. Если не убили, то он в Минске до сих пор. Умоляю, спасите отца!

Я успокоила его, как могла. Обещала вырвать отца у большевиков. Утром пришлось купить Андриенко штатское платье. По лицу его я поняла, что он должен что‑то сказать мне, но боится.

— Что с вами, Андриенко?

— Марья Антоновна, я не хочу, чтобы вы считали меня подлецом. Но честное солдатское слово, ездить с вами нет больше сил. Пора к себе, на родину. Там — жена, дети. Ради Бога, отпустите меня.

— Андриенко, родной мой, конечно, отпущу. Вы то свой долг исполнили до конца. Сегодня поедем вместе до Аисок, а там простимся.

— Я в Москву, а вы пробирайтесь домой, на Украину. Пришел генерал Эрдели и сказал, что Алексеев просил передать мне привет и пожелание счастливо вернуться, что много говорили обо мне и т. д.

— Знаете, Марья Антоновна, большая ошибка, что все собирают деньги для Дона, что генерал Алексеев не получает денег лично. Москвичам как будто невдомек, что донские казаки одно, а Добровольческая армия совсем другое…

Вошел полковник Барканов [221] поздравить меня от имени офицеров с Рождеством и просил не уезжать в первый день праздника. Пришли еще офицеры Корниловского полка с поздравлениями. Оба мои номера наполнились офицерами. В их среде я чувствовала себя счастливой, столько они оказывали мне тепла и внимания.

Потом мы с ним обедали на Барочной. Подали щи и кашу, но было так хорошо за этим обедом, так радостно! Далека я была от мысли, что этот обед окажется для меня последним на Барочной. Андриенко тут же простился с офицерами.

25 декабря я уехала в Москву. В Лисках рассталась с Андриенко, плакавшим как ребенок. Но каково же было удивление мое в Лисках, когда вдруг вижу — капитана Карамазова и еще одного текинца из Новочеркасска.

— Куда вы? — спрашиваю

— Генерал Эрдели приказал сопровождать вас в Москву.

— Господи, зачем? Не нужно, возвращайтесь, сама доеду.

Но все было напрасно. Между тем в Лисках шли митинги, и из них можно было заключить, что большевики будут наступать на Новочеркасск в первых числах января. Еще раз попробовала я убедить Карамазова вернуться на Дон.

— Нет, Марья Антоновна, если бы даже расстреляли. Пусть. Умру за вас.

Господи, это и случилось! По приезде в Москву, Карамазова поймали и расстреляли, найдя под его солдатской шинелью френч с офицерскими погонами. Сестра его сошла с ума.

* * *

В Москву я приехала 1 января. Теперь уже непрерывно, день и ночь, расстреливали офицеров и интеллигентов как врагов народа. Всюду было полно вооруженных негодяев. Представители этих шаек были по большей части евреи. На улицах, кроме вооруженных рабочих, не было никого.

Из дому я поехала к Гучкову сообщить о положении на Дону и о том, что армия будет пробиваться на Кубань. От него я прошла к председателю биржевого комитета, показала ему все свои бумаги и последнее письмо генерала Алексеева о том, что он никого не уполномочивал собирать деньги на Дон, что часто люди, собирающие деньги, устраивают свое личное благополучие.

Председатель комитета снял копию с этого письма. Мне советовал обратиться в Военно–промышленный комитет к секретарю Урину.

Этого Урина я хорошо знала, да и он меня. Застала я его на Варварке, в доме купеческого общества. Просмотрев мои бумаги, Урин позвонил кому‑то по телефону и, попросив прийти на следующий день утром, тоже снял копию с письма генерала Алексеева.

Возвращаясь домой, на Красной площади я невольно задержалась. Шел митинг. Толпа состояла из рабочих и солдат. Я прислушалась к речам ораторов, все больше евреев–большевиков. Были и возражавшие им солдаты, слышались и слова в защиту офицерства. Но явно побуждали крики изуверов–насильников. Народ сходил с ума.

С тяжелым чувством пришла я домой. Тут застала офицеров, желавших ехать на Дон, и поручика Закржевского, присланного ко мне офицерами Польского легиона, который тогда формировался в Москве. Если не ошибаюсь, в польских частях тоже произошел раскол: некоторые солдаты–легионеры перешли на сторону большевиков, и их офицеры были в большой нужде, почти голодали. Поручик Закржевский принес список 27 офицеров. Я дала ему 2700 рублей и 27 удостоверений нашего союза. Закржевского я хорошо знала, он был членом нашего союза. Но денег у меня не было для отправки офицеров на Дон. Я пошла к себе в домовой комитет и заняла 3500 рублей.