История - Никита Хониат

Кстати я расскажу здесь и то, что касалось собственно меня. Многие из моих знакомых с наступлением этого печального и истинно несчастного дня собрались в мой скромный домик, вход в который был прикрыт галереею и потому не виден в темноте и труден для доступа. (Отлично красивый и огромный по обширности дом мой, находившийся в Сфоракие*, {339} погиб во время второго пожара.) Притом же в случае надобности удобно было из этого домика пробраться в великую церковь, так как он был смежен с нею. Впрочем, для полчищ варваров не было ничего заветного, и ни святость, ни недоступность места не в состоянии были доставить безопасности или защиты людям, искавшим в нем убежища, но где бы кто ни скрывался, везде его находили проникавшие туда неприятели и уводили оттуда, куда им было угодно. Видя такое беззаконие, мы стали придумывать какое-нибудь средство избавиться от беды, сколько это возможно было в наших обстоятельствах. Был у меня один знакомый и близкий приятель, происходивший из рода венециан, за которого я прежде много хлопотал и о безопасности которого, равно как его имущества и жены, заботливо старался. В настоящее время он сделался нам очень полезен. Надевши латы и из купца преобразившись в воина, до некоторой поры он весьма успешно прогонял врывавшихся в наш дом грабителей, делая вид, будто он их соратник, и давая знать, что он уже прежде их занял дом, в то же время обращаясь с ними согласно с их вар-{340}варскими обычаями и говоря их языком. Но когда неприятелей собралось много и наш защитник не в состоянии был долее удерживать их, в особенности французов, которые не походят на других ни душою, ни телом, и хвастаются, что одного только они боятся, как бы небо не обрушилось на них, тогда он предложил нам удалиться отсюда, чтобы в противном случае, попавшись варварам, мы, мужчины, не были заключены в оковы из-за денег, а женщины — поруганы и обесчещены. Таким образом, вслед за своим благодетелем, прежде приживальщиком и клиентом, а в ту пору добрым помощником и бесценным защитником, поведшим нас в другой дом, в котором жили знакомые нам венециане, мы помаленьку выбрались из своего убежища. Представляя собой как будто бы приобретенную им добычу, влекомые за руки, унылые, в худой одежде, и потому не задерживаемые никем. 3. Когда же эта часть города, куда мы перебрались, досталась в удел французам, то мы опять стали переселяться, и так как бывшие у нас в услужении рассеялись по разным местам и все бесчеловечно оставили нас, поэтому мы принуждены были сами на своих руках несть маленьких детей, которые еще не умели ходить, а грудного мальчика хоронить под мышкою, и так идти по улицам. Таким образом, пробыв в городе пять дней после его взятия, и мы отправились из него. Была же тогда, конечно, по {341} Божию смотрению, а не по случайному совпадению, или неразумному, простому стечению обстоятельств, суббота и зима, к тому же супруга моя была близка к родам, так что совершенно в точности исполнилось над нами пророчество Христово, которое заповедует молиться, да не будет бегство наше в зиме, или в субботу (Матф. 24, 20), и предрекает горе имущым во утробе в тыя дни (Лук. 21, 23), как будто бы именно о нас оно и было предсказано. Когда мы вместе с порядочным числом наших знакомых, родственников и значительным количеством постороннего народа, примкнувшего к нашему обществу, шли таким образом своей дорогой, тащась по улицам подобно кучке муравьев, с нами встречались группы солдат, не вполне вооруженных, однако с висевшими по бокам коней длинными саблями и с заложенными за пояс кинжалами. Одни из них везли добычу, другие обыскивали попавшихся пленников, не надета ли на ком светлая одежда, скрытая под разодранным рубищем, или не таят ли они за пазухой серебра и золота, иные внимательно и упорно вонзались своими взорами в женщин, отличавшихся красотою, так, как будто намерены были тотчас же схватить их и изнасиловать. Поэтому, опасаясь за своих жен, мы поместили их среди самих себя, как будто посреди ограды, а молодым девицам приказали вымарать лица грязью, вместо прежних прикрас, и уничто-{342}жить таким образом яркий румянец ланит, чтобы им, как ночью сигнальным сторожевым огнем, не привлекать к себе прохожих — сперва зрителями, потом любовниками, а в заключение похитителями, не знающими никакого ограничения своей воли. Вместе с тем мы с сокрушенным сердцем били себя в перси, орошали очи слезами и воздевали руки с молитвою к Богу, чтобы Он сподобил всех нас, и мужчин и женщин, пробраться невредимыми мимо этих плотоядных зверей. А выходить из города нам нужно было золотыми воротами. Но едва только мы поравнялись с храмом великомученика Мокия, вдруг один наглый и бесчестный варвар похитил из среды нас, как волк агницу, прекрасно-кудрявую молодую девицу, дочку одного судьи. Встревоженное таким жалким зрелищем, все собрание наше вскрикнуло. Отец девицы, и без того удрученный старостью и болезнью, а в это время страдавший еще подагрою, зарыдал, повалился на землю и лег поперек дороги, бросая отчаянные взоры на меня, как на последнюю слабую защиту, называя меня по имени и умоляя предпринять все возможное для освобождения его дитяти. Итак, я должен был воротиться и побежал назад, как только мог скорее, по следам похитителя, — плакал, кричал по дороге, стараясь выражениями горьких жалоб приобрести заступничество тех из проходивших мимо латинских солдат, которые сколько-нибудь понимали наш {343} язык, брал иных даже за руки и действительно успел кое-как в некоторых пробудить такое сожаление, что они пошли со мною искать того бесстыдника и сластолюбца, причем я шел вперед, они — за мною. Наконец мы достигли места, где похититель остановился: прослав девицу во внутрь дома, он стал у ворот с намерением отражать противников, со своей стороны я, указав на него пальцем, сказал: «Вот тот, кто среди белого дня нечестиво нарушил постановления лучших между вами людей! Вы постановили не иметь сожительства с женщинами, как замужними, так равно не познавшими мужа и тем более посвятившими себя Богу, даже, ежели то возможно, не смотреть на них с похотью, и обязали себя относительно этого страшными клятвами, а он, презрев ваши установления, не побоялся в виду всех броситься на девиц с неистовством животного. Заступитесь же за свои законы и за нас, ваших пленников, смягчившись этими слезами, которые сам Бог принимает, которыми природа одарила наши глаза, как величайшим пособием к умилостивлению других. Если же вы и сами — отцы, то, заклинаю вас именами ваших жен и милых детей, подайте помощь вашим несчастным просителям, — заклинаю вас живоносным гробом и завещанием Господа нашего Иисуса Христа, Который вообще всем званным своим заповедал делать другим людям то, чего они сами хотели бы получить от {344} них». Подобного рода речью, сказанною с увлечением, я возбудил одушевление в своих заступниках, и они потребовали непременного возвращения девицы. Снедаемый любовью и гневом, двумя жесточайшими страстями, похититель сначала презирал их требование, однако когда увидал, что они рассердились не в шутку, услыхал от них угрозу посадить его на кол, как бесстыдного нечестивца, и вообще заметил, что с ним повели речь не устами только, но и от сердца, то, наконец, уступил и выдал девицу. Надобно было видеть, как обрадовался отец, увидев опять свое дитя! Пролив перед Богом слезы о не повенчанных и не вкусивших брака невестах, он встал опять и пошел с нами далее.

4. Когда таким образом мы вышли из города, то все начали воссылать благодарение Богу, в то же время оплакивая свое положение. Я также, бросившись, как стоял, лицом на землю, излил свое сердце в горьких жалобах, исключив из предметов своего сочувствия одни только стены города, так как только они одни не страдали и не проливали слез, возвышаясь по-прежнему и не быв еще сравнены с землею. «Если то, — сказал я, — для чего вы воздвигнуты, уже погибло вконец, быв истреблено огнем и оружием, то зачем и вам стоять далее? Кого вы будете ограждать и охранять после этого? Ужели вы не обрушитесь на врагов погибелью даже в тот день {345} гнева, когда восстанет Господь сокрушить доведших нас до такого положения, возшедши таким образом, если только мы правильно понимаем предсказание Давидово, на запады (Пс. 67, 5)? А ты, град царев, — сказал я, — град ограждения, град Царя великого, жилище Вышнего, слава и похвала служащих Ему, гостеприимное пристанище, царь городов царствующих, песнь песней, светлость светлостей и из всех редких явлений в мире редчайшее зрелище, — кто разлучил нас с тобою, как с милой матерью чад возлюбленных? Что из нас будет? Куда мы обратимся? В чем найдем мы утешение, нагие, оторванные от твоих объятий, как от груди матерней, ставши для всех народов предметом песен и рассказов, вечно жалуясь подобно сиренам, нигде не имея приюта, как воробьи, питаясь нуждою и утоляя жажду горем? Когда мы увидим тебя не таким, как теперь, — равниною ничтожества и долиною плача, — попираемым войсками, утратившим значение и стертым в прах, но вознесенным и прославленным, благоговейно чтимым смирившими тебя и озлобившими тебя, иссасывающим млеко народов и поедающим по-прежнему богатства царей? Когда и сами мы сбросим с себя, как смоковные листья или одежды кожаные (Быт. 3, 7 и 21), эти скорченные рубища, не вполне достаточные даже для прикрытия тела, в которые облекли нас постоянные наветники наши, как змеи своего рода, — живущее {346} среди нас зло, коварство и непримиримое соперничество, и облечемся опять в роскошные хитоны из блистательнейшей ткани, какие носили прежде? Умилостиви Бога, град святейший, — представь в свою защиту храмы, останки мучеников, самые свои бедствия, громадность разбойнических грабежей, в пищу которых ты достался, быв предан людям нечестивым на сожжение. Ибо, призови Мя, говорит Он, в день скорби твоея, и изму тя, и прославиши Мя. Неужели мне никогда уже не придется взглянуть опять и на тебя, величественнейший и божественнейший храм, небо земное, престол славы Божией, колесница херувимская, твердь вторая, возвещающая творение рук Божиих, зрелище и произведение в своем роде единственное, благопотребное радование всея земли? В самом деле, кто может поручиться в этом, если не один только тот, Кто, в немже пострада, сам искушен быв, может и искушаемым помощи (Евр. 2, 18), Кто исхищает нищаго из руки сильнейших его, и нищаго и убогаго от расхищающих его, Кто творит все и все устрояет всегда к лучшему»?