Космическая трилогия - Клайв Льюис

Трудились они до вечера, в столовую спустились поздно, не переодевшись, и Марку это очень понравилось. Понравилась ему и еда. Людей он не знал, но через пять минут запросто со всеми беседовал, стараясь попасть им в тон.

«Какая же тут красота!» — подумал он наутро, когда машина, свернув с шоссе, стала спускаться в долину. Быть может, утренний зимний свет так поразил его потому, что его не учили им восхищаться. Казалось, что и небо, и землю только что умыли. Бурые поля напоминали какую-то вкусную еду, старая трава прилегала к склонам плотно, как волоски к конскому крупу. Небо было дальше, чем всегда, но и чище, а темно-серые облака выделялись на бледно-голубом четко, словно полосы бумаги. Каждый кустик травы сверкал, как черная щеточка, а когда машина остановилась, тишину прорезали крики грачей.

— И орут эти птицы!.. — сказал Коссер. — Карта у вас? Так вот…

По деревне они ходили часа два, глядя собственными глазами на все анахронизмы. Отсталый крестьянин говорил с ними о погоде. Бездельник, на которого зря расходуются средства, семенил с чайником по двору богадельни, а представительница живущих на ренту людей беседовала с почтальоном, держа на руках толстую собаку. Марку мерещилось, что он — в отпуске (только во время отпуска он бывал в английской деревне), и работа ему нравилась. Он заметил, что у крестьянина лицо умнее, чем у Коссера, а голос — не в пример приятней. Старая рантьерша напоминала его тетку, и это помогло ему понять, как же можно любить «вот таких». Однако все это ни в малейшей мере не отразилось на его научных взглядах. Даже если бы он не служил в колледже и не знал честолюбия, ничего бы не изменилось. Он прошел такие школы (в прямом, а не в переносном смысле), что для него было реально лишь то, о чем он читал или писал. Живой крестьянин был тенью статистических данных об аграрном элементе. Сам того не замечая, он избегал в своих статьях слов «человек» и «люди» и писал о «группах», «элементах», «слоях», «населении», ибо твердо, как мистик, верил в высшую реальность невидимого.

Однако деревня ему понравилась. К часу, когда он уговорил Коссера зайти в кабачок, он даже признался ему в этом. Сандвичи они взяли с собой, но Марку захотелось пива. В кабачке было тепло и темно. Два отсталых агрария сидели над кружками, жевали толстые ломти хлеба с сыром, а третий беседовал у стойки с хозяином.

— Мне пива не надо, — сказал Коссер. — Не будем засиживаться. Так что вы говорили?

— Я говорил, что утром в таких местах даже приятно.

— Да, утро хорошее. Бодрит. Полезная погода.

— Нет, здесь приятно…

— Где, здесь? — Коссер оглядел комнату. — Ну знаете! Ни освещения, ни вентиляции. Я лично в алкоголе не нуждаюсь, но я допускаю, людям нужен допинг. Однако зачем принимать его в антисанитарных условиях?

— Не думаю, что дело в допинге, — сказал Марк, глядя в кружку. Он вспомнил, как они смеялись и спорили очень давно, студентами, и как легко им было друг с другом. Интересно, где они сейчас — Уодстен, Деннистон?..

— Не берусь судить, — отвечал Коссер на его последнюю фразу, — проблема питания — не по моей части. Спросите Стока.

— Понимаете, — сказал Марк, — я имел в виду не кабачок, а деревню. Конечно, вы правы, она свое отжила. Но есть в ней что-то милое. Нам надо думать и думать, чтобы то, что мы создадим взамен, было не хуже.

— Не разбираюсь в архитектуре, — сказал Коссер. — Это уж скорей Уизер… Как, доели?

Марка затошнило и от него, и от всего института, но он напомнил себе, что сразу не попадешь в круг интересных людей. И вообще, кораблей он не сжег. Дня через два можно уехать в Брэктон. Но не сейчас, не сразу. Надо же поглядеть, как тут что идет.

Коссер подвез его к вокзалу, и по пути домой он впервые стал размышлять, что же скажет жене. Нет, он не выдумывал лжи. Он просто увидел, как входит в дом, как смотрит на него Джейн, и услышал, как произносит остроумные, бодрые фразы, вытеснившие из его сознания все, что с ним в действительности было. Именно потому, что многое и смущало, и даже унижало его, ему хотелось порисоваться. Почти бессознательно он решил ничего не говорить о Кьюр Харди — Джейн очень любила старину. И вот, когда она обернулась на его шаги, она увидела чрезвычайно бодрого человека. Да, конечно, на службу его берут. Платить? Еще не договорились, это завтра. Место занятное. Нужных людей видел.

«Про эту тетку я тебе подробней расскажу, — пообещал он, — просто не поверишь».

Джейн пришлось решать, что же она скажет, гораздо быстрей, чем ему; и она решила не говорить про Сэнт-Энн. Мужчины очень не любят, когда с женщиной творится что-то странное. К счастью, Марк был занят собой и ни о чем не спросил. Рассказы его не особенно ее ободрили. Что-то тут было не так. Она слишком рано спросила тем испуганным, резким голосом, которого Марк терпеть не мог: «А ты не ушел из колледжа?» — «Нет, — ответил он, — что ты», — и продолжал свое. Она слушала невнимательно, зная, что он часто выдумывает, и размышляла о том, что, судя по виду, он в эти дни много пил. Словом, весь вечер он красовался перед ней, а она задавала нужные вопросы, смеялась, удивлялась. Они были молоды и не очень любили друг друга, но каждый очень хотел, чтобы любили его.

7

А брэктонцы в это время попивали вместе вино. Они не переоделись к вечеру, и спортивные куртки или вязаные жакеты выглядели странно среди дубовых панелей, свечей и серебра. Феверстон и Кэрри сидели рядом. До этого дня, лет триста кряду, столовая колледжа была одним из приятнейших мест в Англии. Окна ее выходили на реку и на лес. С этой стороны тянулась терраса, где ученые часто сиживали летом. Сейчас, конечно, окна были закрыты, гардины задернуты, но и сквозь них проходили неслыханные прежде звуки: крики, ругань, свистки, скрежет, визг, грохот, звон, лязг, от которых дрожала вся комната.

— «Seva sonare verbera, tum stridor ferri tractaque catenae»{76}, — заметил Глоссоп сидящему рядом Джуэлу. Совсем рядом, за рекой, старый лес успешно превращали в ад. Те прогрессисты, чьи окна выходили на эту сторону, выражали недовольство. Даже Кэрри удивлялся тому, как странно воплощаются его мечты, но скрывал это и беседовал как ни в чем не бывало с Феверстоном, хотя им обоим приходилось кричать.

— Значит, — орал он. — Стэддок не вернется?

— Вот именно! — вопил Феверстон.

— Когда он подаст заявление?

— Еще не подал? Ах, молодость, молодость! Ничего, нам же лучше!

— Сможем как следует подготовиться?

— Да. Пока бумажки нет, они не в курсе.

— То-то и оно! Они ведь сами не знают, чего хотят! Мало ли кто им понравится!