Впереди идущие - Алексей Новиков

Баласогло предлагал учредить общество, которое заведет свою типографию и литографию. Доклад был принят с сочувствием. Но что могли сделать незначительные чиновники и начинающие литераторы, хотя бы из числа образованных людей?

Александр Баласогло был полон надежд.

– Разве в России нет людей? – спрашивал он. – А Ломоносов? А Пушкин? А прасол Кольцов? Сравните Гоголя с всеевропейским гением Сю! А музыка Глинки? А живописец Брюллов?

Докладчик закончил горячим призывом:

– Пора увидеть нам первенцев юного поколения России. Они всюду, они рождаются сотнями, они растут не по дням, а по часам. Пора выходить России из долгой умственной дремоты, настала пора учить учась…

– Мы все учились понемногу, чему-нибудь и как-нибудь, – дополняет докладчика Петрашевский. – Не будем же бояться начать наше образование с азбуки. А азбука нового мира – социализм.

Беседы, происходившие у Петрашевского, стали получать определенное направление. Едва ли не самым юным из посетителей «пятниц» был Владимир Алексеевич Милютин, сын петербургского фабриканта средней руки. Любознательный молодой человек задался вопросом: что несут фабрики рабочим? Но он начал свои исследования не с России, где еще только зарождался рабочий класс, а с Англии и Франции.

– Под внешним блеском и богатством Западной Европы, – говорил Милютин, – кроется язва нищеты и страданий. Эта нищета и страдания постоянно тяготеют над рабочим классом. У капитализма нет средств для самоизлечения.

– Значит, вы вступаете в ряд сен-симонистов или фурьеристов? – спрашивали Милютина.

– Нимало, – отвечал он. – Их учения должны быть освобождены от мистического и мечтательного характера. Это утопии, а человечеству нужна наука, построенная на законах, которые управляют жизнью общества.

К речам Милютина с особенным интересом прислушивался Михаил Салтыков. Часто они уходили вместе от Петрашевского и, бродя по петербургским улицам, продолжали задушевный разговор.

– К какой же деятельности готовите вы себя, Владимир Алексеевич?

– К ученой, – отвечал Милютин. – Нет более почетной задачи для экономической науки, как открыть человечеству обетованную землю благосостояния и счастья. Не подумайте, однако, что я хочу затвориться от жизни. Наука и жизнь неотделимы. Предвижу для себя и поприще журнальное. У нас еще не уделяют внимания тем вопросам, которыми заняты лучшие умы на Западе… А вы, Михаил Евграфович, куда себя определяете?

– Право, не знаю, что вам сказать… В следующую пятницу свидимся?

– Непременно, – отвечал Милютин. – Я так свыкся с этими сходками, что даже не представляю, как бы стал без них жить.

Салтыков шел один по пустынным улицам. После шумных разговоров у Петрашевского казалось, что город спит непробудным сном. Черным-черны окна. Чего же ждут люди от завтрашнего дня?

Мысли чиновника-аккуратиста, который завтра одним из первых придет в канцелярию, были смутны. Одно, кажется, становится для него более или менее ясным: вряд ли будет закончена когда-нибудь поэма «Кориолан». У русской литературы есть куда более важные задачи.

Глава восемнадцатая

На одной из «пятниц» собравшиеся вплотную приступили к Милютину:

– Итак, язвы капитализма неизлечимы?

– И рабочий класс неминуемо обречен на нищету?

– А где же, по-вашему, выход?

Владимир Алексеевич развел руками:

– Если бы кто-нибудь это знал!

Он возлагал надежды на просвещенные правительства, говорил о постепенном усовершенствовании жизни… и впадал в неустранимое противоречие с собственной критикой неизлечимых язв капитализма.

Спор вспыхнул с новой силой.

Петрашевский воспользовался этим, чтобы отозвать в кабинет молодого литератора Валериана Николаевича Майкова.

– Что же будет со «Словарем»? – спросил Михаил Васильевич. – Неужто так и не последует продолжения?

– Не знаю, – отвечал Майков, бывший главным и самым энергичным сотрудником «Карманного словаря иностранных слов, вошедших в состав русского языка». – «Словарь» застрял на полуслове, и ничего утешительного для него я, признаться, не вижу.

Петрашевский посмотрел на него с укоризной: откуда такое равнодушие к важному делу?

Словарь, о котором шла речь, вздумал издавать некий штабс-капитан артиллерии Кириллов, служивший в кадетском корпусе по учебной части. Одновременно он был и мелким литературным промышленником. Издание «Словаря» было торжественно посвящено ловким штабс-капитаном младшему брату царя, великому князю Михаилу Павловичу. Это посвящение могло стать надежным щитом в случае каких-нибудь осложнений в цензуре. Впрочем, первый выпуск «Словаря» прошел цензуру без сучка без задоринки, хотя некоторые статьи и могли насторожить.

Надо бы цензуре присмотреться повнимательнее к этому «Словарю». А читатели возьми да и раскупи первый выпуск с молниеносной быстротой. Немедля откликнулся в «Отечественных записках» Виссарион Белинский: он советовал запастись словарем всем и каждому, да еще обещал поговорить о нем, когда издание будет закончено.

Об этом словаре и заговорил Петрашевский с Валерианом Майковым: как можно выпустить из рук дело, которое может принести великую пользу просвещению?

– Что касается меня, – отвечал Майков, – я очень занят, Михаил Васильевич, соредактированием «Финского вестника». Пока журнал не завоюет себе положения, у меня не будет свободной минуты.

«Финский вестник» мог занять видное место среди петербургских журналов. В объявлениях редакции было обещано участие Белинского, Панаева, Некрасова. Сам Петрашевский намеревался принять участие в новом издании.

– Журнал журналом, – отвечал Петрашевский, – но почему должен погибнуть «Словарь»? Тут свои огромные возможности. Не зря и Белинский одобрил.

– Уважаю мнения Белинского, – отвечал молодой, едва вступивший на литературное поприще Валериан Майков, – однако не думаю, что каждый его отзыв – я не говорю о «Словаре» – должно считать бесспорным. В последнее время Белинский обнаруживает опасное намерение диктаторствовать в критике, а это приведет к еще большей односторонности его взглядов. Нельзя только отрицать! Нужны идеалы, на которых будет воспитываться общественное мнение.

– А где вы эти идеалы найдете? – перебил Петрашевский. – С каких облаков снизойдут они в нашу действительность? Прав Белинский – мы должны расчистить почву для будущего безусловным отрицанием всех установлений, всех порядков, всех законов, порожденных деспотизмом под скипетром царя-фельдфебеля.

– Предмет не для короткого спора, – уклонился Майков. – Кстати сказать, ходят слухи, что издатель «Отечественных записок» подумывает о привлечении в журнал людей, не во всем согласных с Белинским.