Ангелы-хранители - Дин Кунц

— В этом нет необходимости… — начал Кин.

— Хорошо, необходимости нет, — быстро проговорил Тревис, — но мы хотим остаться, нам будет удобно, мы можем спать сегодня здесь на полу.

— О, боюсь, это невозможно, — сказал ветеринар.

— Нет, возможно, о нет, совершенно возможно, — пробормотал Тревис, стараясь убедить ветеринара. — Не беспокойтесь о нас, доктор. Мы прекрасно устроимся. Мы нужны Эйнштейну тут, и мы тут останемся и, конечно же, заплатим вам за причиненные неудобства.

— Но у меня здесь не гостиница!

— Мы должны остаться, — твердо сказала Нора.

Кин сказал:

— Послушайте, я нормальный человек, но…

Тревис обеими руками схватил правую руку ветеринара и крепко сжал ее, чем несказанно удивил Кина.

— Послушайте, доктор Кин, пожалуйста, позвольте мне попытаться объяснить. Я понимаю, это необычная просьба. Я знаю, что мы кажемся вам парочкой сумасшедших, но у нас есть на то свои причины, и они очень веские. Это не простой пес, доктор Кин. Он спас меня…

— И меня тоже, — сказала Нора. — При других обстоятельствах.

— И мы познакомились благодаря ему, — сказал Тревис. — Не будь Эйнштейна, мы бы никогда не встретились, никогда не поженились, и нас бы уже не было на свете.

Кин ошарашенно переводил взгляд с одного на другого.

— Вы хотите сказать, спас вас обоих в буквальном смысле? И при разных обстоятельствах?

— Именно так, — ответила Нора.

— А затем познакомил вас?

— Да, — сказал Тревис. — Изменил наши жизни коренным образом.

Сжатый руками Тревиса ветеринар взглянул на Нору, опустил свои добрые глаза на тяжело дышащего ретривера, покачал головой и произнес:

— Обожаю истории про собак-героев. Вам придется рассказать мне ваши.

— Мы вам все расскажем, — пообещала Нора, а про себя решила: это будут тщательно отредактированные версии.

— Когда мне было пять лет, — сказал Джеймс Кин, — я чуть было не утонул, и меня спас черный Лабрадор.

Нора припомнила красивого черного Лабрадора в гостиной и подумала, не потомок ли он пса, спасшего Кина, или просто напоминание о том, что он в долгу перед собаками.

— Хорошо, — сказал Кин, — вы можете остаться.

— Спасибо, — голос Тревиса дрогнул. — Спасибо.

Высвободив свою руку из рук Тревиса, Кин сказал:

— Но должно пройти по меньшей мере сорок восемь часов, прежде чем я смогу с уверенностью сказать, что Эйнштейн выживет. Это долго.

— Сорок восемь часов — это ничто, — сказал Тревис. — Всего лишь две ночи на полу. Мы справимся.

Кин сказал:

— У меня есть подозрение, что для вас двоих эти сорок восемь часов покажутся вечностью. — Он взглянул на часы и проговорил: — Так, минут через десять придет моя ассистентка, и вскоре после этого мы начнем утренний прием. Я не хочу, чтобы, пока я занимаюсь пациентами, вы путались у меня под ногами. Да и вряд ли доставит большое удовольствие сидеть в приемной вместе с толпой других взволнованных хозяев и больных животных; это только еще больше расстроит вас. Вы можете обождать в гостиной, а после приема вернетесь сюда, к Эйнштейну.

— А днем нам можно к нему заглядывать?

Кин улыбнулся:

— Ладно. Но только заглядывать.

Эйнштейн под Нориной рукой наконец перестал дрожать. Частично напряжение покинуло его, и он расслабился, как если бы слышал, что им разрешили остаться рядом, и это его сильно успокоило.

Утро тянулось мучительно долго. В гостиной доктора Кина были телевизор, книги и журналы, но ни Нора, ни Тревис не могли сконцентрироваться ни на телевизионных передачах, ни на чтении.

Примерно каждые полчаса они по очереди проскальзывали через холл и заглядывали к Эйнштейну. Им не показалось, что он чувствует себя хуже, но и лучше ему тоже не стало.

Один раз к ним зашел Кин и сказал:

— Между прочим, к вашим услугам ванная комната, а в холодильнике есть прохладительные напитки. Если хотите, можете сварить себе кофе. — Улыбнувшись, он посмотрел на стоящего у его ног черного Лабрадора. — А этого приятеля зовут Пука. Он вас страшно полюбит, если вы только дадите ему такую возможность.

В самом деле, Пука оказался одним из самых дружелюбных псов, каких Нора встречала. Без всяких просьб он перекатывался с боку на бок, притворялся мертвым, вставал на задние лапы, а затем, сопя и виляя хвостом, подходил к ним, чтобы его приласкали или почесали в виде вознаграждения.

Все утро Тревис игнорировал любые попытки Лабрадора обратить на себя внимание, как если бы он, приласкав собаку, каким-то образом предал Эйнштейна и тем самым вызвал его смерть от чумки.

Нора, напротив, находила в псе утешение и дарила ему то внимание, которого он так жаждал. Она говорила себе, что, если будет хорошо обращаться с Пукой, богам это понравится, и тогда они благосклонно отнесутся к Эйнштейну. Результатом ее отчаяния было не менее страстное, чем у мужа, — хотя и совершенно обратное — суеверие.

Тревис бродил взад-вперед по комнате, затем садился на краешек стула, наклонив голову и обхватив ее руками. Подолгу он стоял у одного из окон, глядя на улицу, но не видя ничего, кроме какого-то темного отражения собственных мрачных мыслей. Он винил себя за то, что случилось, и истинное положение вещей (о котором ему напоминала Нора) никак не уменьшало его иррациональное чувство вины.

Смотря в окно и обхватив себя руками, как будто ему было холодно, Тревис тихо спросил:

— Как ты думаешь, Кин видел татуировку?

— Не знаю. Может быть, и нет.

— Думаешь, действительно всем ветеринарам разослали приметы Эйнштейна? Кин догадается, что означает татуировка?

— Возможно, и нет, — ответила Нора. — Вероятно, в нас говорит параноидальный страх.

Но, узнав от Гаррисона об усилиях, предпринятых правительством, чтобы помешать адвокату предупредить их, они понимали, что развернутые широкомасштабные поиски собаки все еще продолжаются. А значит, говорить о «параноидальном страхе» не приходилось.

С двенадцати до четырнадцати часов дня у доктора Кина был перерыв. Он пригласил Нору и Тревиса в свою просторную кухню на ленч. Кин был холостяком и сам о себе заботился: его морозильная камера была битком набита разными замороженными блюдами, которые он сам приготовил и упаковал. Ветеринар разморозил отдельно завернутые ломтики лазаньи домашнего приготовления и при помощи гостей сделал три салата. Все было очень вкусно, но ни у Норы, ни у Тревиса не было аппетита.

Чем больше Нора узнавала Джеймса Кина, тем больше он ей нравился. Несмотря на мрачную внешность, ветеринар оказался веселым человеком, и его чувство юмора распространялось и на него самого. Он весь изнутри светился любовью к животным, и это придавало ему особую привлекательность. Собаки были его страстью, и, когда Кин говорил о них, энтузиазм преображал его блеклые черты и он становился красивее и привлекательнее.