Когда падали стены… Переустройство мира после 1989 года - Кристина Шпор
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Однако первоначальное дружелюбие не могло скрыть суровых политических реалий. Два лидера просто не пришли к согласию относительно того, как бороться с агрессией Саддама, и в их диалоге была явная острота. Горбачев скептически относился к намерениям США. Стремясь успокоить его, Буш пообещал не держать американские войска в Персидском заливе «на постоянной основе» и заявил, что, даже если Саддам останется у власти, «любые механизмы, разработанные для защиты от повторения агрессии и возможного применения ядерного оружия, будут не американскими, а международными».
Но неоспоримая способность и воля Америки продемонстрировать огромную военную мощь за рубежом говорили сами за себя, и это в то время, когда Кремль боролся со всевозможными практическими и психологическими проблемами Советской армии, отступавшей из сердца Европы. По правде говоря, две сверхдержавы не были в одинаковом положении – и, как бы он ни выкручивался, Горбачев это знал. «Я думаю, что этот кризис является проверкой процесса, который мы переживаем во всех мировых делах, и новых американо-советских отношений», – сказал он. Им приходилось мыслить по-новому – даже несмотря на высокую цену, – потому что «в этом новом мире сотрудничество между США и Советским Союзом было необходимо». Советский лидер подчеркнул, что СССР также строго соблюдает резолюции Совета Безопасности ООН. Но, как он решительно заявил, всему есть пределы. Оспаривая риторику Буша о партнерстве равных, Горбачев пожаловался, что «у нас возникли определенные трудности, когда вы сначала приняли решение, а потом поставили нас в известность». Это отсутствие консультаций было моментом, над которым Горбачев особенно работал – как видно из советской стенограммы, хотя этот момент был опущен в американском протоколе[1042].
Буш покорно вытерпел эту обиду. «Я принимаю ваши слова как конструктивную критику. Очевидно, мне следовало позвонить вам тогда. Я хочу заверить вас, что мы не собирались действовать за вашей спиной». Горбачев немного смягчился. «В целом нам удавалось действовать сообща, плечом к плечу. Мы смогли мобилизовать Совет Безопасности ООН, фактически все мировое сообщество. И это огромное достижение. В свете этого и присутствие США в регионе воспринимается по-иному». Тем не менее Кувейт оставался оккупированной страной, и изгнать оттуда Саддама было нелегко. Таким образом, Горбачев признал необходимость решительных действий, но предостерег от любых односторонних военных акций со стороны Соединенных Штатов. Москва сочла бы это совершенно недопустимым. Кроме того, он поднял вопрос о приемлемом уровне потерь внутри страны, вызвав призраки Вьетнама и Афганистана. И, продолжал он, кто может быть уверен, что позиция Китая не изменится? В конце концов, Пекин обладал правом вето, так что «может нарушиться единство в Совете Безопасности ООН»[1043].
Кроме всего этого, Горбачев не хотел, чтобы Саддама загнали «в угол». Он предпочитал вариант, который позволил бы иракскому тирану «сохранить лицо», и поэтому предложил «связанную» сделку. Саддам уйдет из Кувейта и восстановит кувейтское правление. Взамен США пообещали бы не наносить ударов по Ираку, их силы были бы заменены арабскими миротворцами ООН, и вскоре последовала бы грандиозная международная конференция по Ближнему Востоку, повестка дня которой включала бы не только Ирак, но и вечные проблемы Ливана и израильско-палестинского конфликта.
Горбачев полагал, что Саддам отвергнет этот план и тем самым будет разоблачен. Но Буш с этим категорически не согласился. Он полагал, что иракский лидер ухватится за такое предложение. В этом случае, по его словам, «любое соглашение по плану, оставляющему кувейтский вопрос открытым, стало бы серьезным поражением для коллективных действий». Хуже того, это переключило бы внимание с Персидского залива на Израиль и рисковало бы превратить Саддама в героя арабского мира. Более того, как только США покинут Аравийский полуостров, иракский лидер может «вернуться к агрессии», сохранив свою ядерную программу в неприкосновенности. Поэтому Буш хотел действовать – и делать это быстро[1044].
Горбачев решил подшутить над Бушем, вежливо выразив сочувствие его «трудному» положению дома. «Я все это хорошо понимаю, может быть, лучше, чем даже кое-кто в США… Люди ожидают от президента быстрых побед… Люди хотят сильных, решительных действий»[1045]. Возвращаясь к своему собственному делу, Горбачев зачитал выдержку из речи Саддама накануне, в которой он утверждал, что Кувейт был незаконным продуктом «британского колониализма», с которым Ирак никогда не соглашался, а затем разглагольствовал: «Когда американцы вторглись в Панаму, Совет Безопасности ООН и Советский Союз хранили молчание». В то время как сейчас, продолжал Саддам, когда дело касается арабов, «все принялись протестовать».
«Чушь собачья!» До сих пор Буш сохранял хладнокровие во время длинных монологов Горбачева в очевидную защиту своего иракского клиента. Но тут его прорвало[1046]. Весь остаток разговора два лидера ходили по кругу, обмениваясь репликами и выпуская пар. В конце концов Горбачев перефразировал свою основную мысль: «Если Саддам не получит абсолютно ничего и окажется загнанным в угол, тогда мы можем ожидать очень сурового возмездия… Поэтому мы не должны ставить его на колени. Ничего хорошего из этого не выйдет»[1047].
«Как вы думаете, можно ли было достичь компромисса с Гитлером?»
«Я думаю, что это несопоставимые вещи, нет тут аналогии», – возразил Горбачев.
«Да, Саддам Хусейн не является глобальным явлением, – признал Буш, – но они [т.е. Гитлер и Саддам] сопоставимы с точки зрения личной жестокости». Он рассказал о том, что считал уроками истории. Диктаторов нельзя усмирить, и еще меньше им можно доверять. Ненасытные, они реагируют только на силу. Политика кнута и пряника посылает неверные сигналы и полностью ошибочна. Нельзя допустить, чтобы агрессия сошла Саддаму с рук. Умиротворение было важнейшей ошибкой 1930-х гг. – времени, когда Америка была изоляционистской, – и Буш не собирался повторять ее[1048].
После трех долгих часов, большую часть которых они обменивались колкостями, два лидера внезапно прервались на обед. Это была, вероятно, самая жесткая встреча Горбачева и Буша к тому времени, напоминавшая первую встречу советского лидера с Рейганом в Женеве. Когда их сотрудники присоединились к ним на дневном заседании в Хельсинки, пытаясь соорудить взаимоприемлемое заявление для прессы, никто толком не знал, как можно преодолеть пропасть. Скоукрофт, в частности, был полон дурных предчувствий, подозревая, что Горбачев находится под влиянием Примакова, и рассматривая это как часть более масштабной «битвы между Шеварднадзе и Примаковым за Горбачева». Скоукрофт мрачно думал, что «трудно придумать для этого худшее время». Он даже опасался, что Москва стремится к сепаратному миру с Багдадом. «Мы должны были предотвратить это»[1049].
Однако в данном случае опасения администрации Буша оказались необоснованными.
