Полководец - Владимир Карпов

– Он только требует: «Давай огня, давай огня!» Отбивает танковую атаку… Ну, пойдемте посоветуемся. Маршал (С. К. Тимошенко. – В. К.) уже давно ждет.

Шагая за командующим фронтом, я напряженно думал о том, что происходит в эти часы на эльтигенском плацдарме. Раз там Ковешников, значит, по меньшей мере высадились батальон капитана Жукова – а это все опытные десантники – и морская пехота, шедшая в одном отряде с ним…

Маршал смотрел на карту, разложенную на столе. Рядом с ним стоял командующий 18-й армией Леселидзе. На карте чуть южнее Камыш-Бурунского мыса был заштрихован небольшой пятачок на крымском берегу. Передовые отряды 318-й дивизии зацепились за эльтигенский плацдарм. Уже несколько часов они вели тяжелый бой.

– Как люди? – спросил Тимошенко, когда мы с Петровым вошли в кабинет. – Выдержат до темноты?

– Уверен, что удержатся до вечера, товарищ маршал, – ответил Петров.

Для такого ответа у командующего фронтом были серьезные основания. Ситуация на плацдарме к тому моменту сложилась так, что береговая оборона противника была сломлена. Но днем о высадке нечего было и думать. Флотилия из сотни судов днем через пролив не пройдет – ее разобьют с самолетов.

«Сотня судов не пройдет, а одно, может, проскочит, – подумал я. – Всю дивизию перевести ночью, а управление – сейчас, днем». Я попросил разрешения посадить на мотобот командование дивизии и полков и перебросить на плацдарм. И. Е. Петров ответил, что это рискованно. Один снаряд – и всех командиров к рыбам. Маршал сказал, что действительно рискованно, но, пожалуй, другого выхода нет. Так и было решено…»

Пока мотобот Гладкова, осыпаемый бомбами с самолетов, снарядами и минами с берега, плывет через пролив, почитайте, что происходило на «огненной земле», где высадился десант. И рассказывает об этом тот самый Ковешников, о котором расспрашивал генерал Петров.

Дмитрий Степанович Ковешников сидит передо мной – он теперь Герой Советского Союза, генерал-лейтенант в отставке. Я уже писал, что Ковешников тоже воспитанник Петрова по Ташкентскому военному училищу имени Ленина, Дмитрий Степанович не раз рассказывал мне о боях первого десанта на крымской земле да и вообще о своей долгой и замечательной службе. А сейчас я, желая освежить в памяти детали тех жарких схваток на плацдарме, позвонил Ковешникову, и вот мы сидим в его квартире в Давыдкове.

Дмитрий Степанович немного располнел, поседел, но глаза у него все того же веселого, бодрого жизнерадостного лейтенанта, каким я его увидел впервые на выпускном вечере в 1939 году. Как я ему тогда завидовал! Я был еще курсантом, учился на первом курсе, а он командир с двумя рубиновыми кубарями в петлицах. Да не только я – все мы, салаги нашей роты, смотрели на выпускников с хорошей, доброй завистью. Все сто. Нас было ровно сто в роте. Сегодня я называю эту цифру с щемящей сердце грустью, потому что к 1945 году из ста я встретил в живых только троих, по нашим подсчетам, из выпускников роты уцелело не больше пяти-шести человек. Какие это были отчаянно смелые, беспредельно преданные родине люди! И еще они были необыкновенно чистые и честные в нравственном отношении. Может быть, во мне уже говорит стариковское «а вот в наше время…». Но нет, я не преувеличиваю – уж такие были наши курсанты Ташкентского училища предвоенных лет: сильные, мужественные воины и скромные, чистые душой, как девушки.

Об этом и о многом другом мы говорили с Дмитрием Степановичем, прежде чем перейти к рассказу, ради которого я приехал.

– Ну а теперь, Дима, про десант в Крым, – попросил я.

Ковешников заговорил не сразу, долго сидел молча – не то вспоминал, не то преодолевал ком, подступивший к горлу.

– Нас обнаружили примерно в трех километрах от берега. Ну, началось! Сначала пулеметы и минометы открыли огонь. Затем вспыхнули огни прожекторов, осветительных ракет и стала прицельно бить артиллерия. Ужасное состояние! Ни уклониться, ни в землю вгрызться невозможно. Видишь, как огненные трассы крупнокалиберного пулемета летят в наш мотобот, и ничего не можешь поделать. Мы прижаты один к другому, как в трамвае. Мчались на полном ходу к берегу – навстречу пулям: спасение только там! Да и задача была – зацепиться… Не доплыли до берега метров двести – суда сели на мель, ни вперед, ни назад. Дал команду прыгать за борт. Выбросились, а вода холоднющая! Уже ноябрь начался. Глубина кому по шею, кому с головой. А волны всех накрывают. Ну, бредем изо всех сил к берегу, оружие над головой. Подошли поближе, мы – «ура!», моряки – «полундра!», и кинулись на гитлеровцев. Надо сказать, погоду мы хоть и ругали, но все же она нам помогла – не ждали нас фашисты в такой шторм. Вижу, некоторые в нижнем белье бегают, одеться не успели. В эти первые минуты твой коллега писатель Борзенко особенно отличился. Настоящий герой! Мы его сначала встретили скептически – корреспондент, морока с ним. Отличный мужик оказался. Он с первыми десантниками в воду спрыгнул. Выбежали на берег, а тут колючая проволока, мины. Заминка произошла. Борзенко же майор, увидели бойцы его погоны, не знают, что он журналист, кричат: «Что делать, командир?» Ну, он не только писатель, и офицер был настоящий, боевой. «Саперов ко мне!» – кричит. И появились саперы. «Резать проволоку!» – приказал Борзенко. И все это под огнем, справа и слева убитые и раненые падают. Прорезали саперы проход, но говорят: «Там мины могут быть». Борзенко понимал – медлить нельзя. Решают секунды. Крикнул: «А черт с ними, с минами, хоть проход очистим! За мной!» И побежал. Потом он по-настоящему руководил боем на этом участке… Ну, вцепились мы в берег. Очистили от гитлеровцев Эльтиген. Я огляделся – нет командования: ни дивизионного, ни одного командира полка, пока один я – начальник штаба полка. Что делать? Кто будет руководить боем? Без руководства нельзя. И так, вижу, дело идет не очень организованно, одни по поселку пошли, другие куда-то влево. Принять командование на себя? Но мне всего двадцать три. Будут ли меня слушаться? Но там такими тонкостями Заниматься было некогда. Так, лишь мелькнуло в голове. Принял я на себя командование. Разослал офицеров выяснять, кто где. Смотрю – дело пошло, командиры подразделений связных с донесениями прислали. Оценил обстановку, понял: на ровном месте и в поселке нам не усидеть. Скоро контратаки начнутся. Будут нас немцы выбивать, в море сбрасывать. Надо во что бы то ни стало овладеть высотами за Эльтигеном, там траншеи гитлеровцев, в них можно будет закрепиться. Рота капитана Мирошника первой ворвалась на эти высоты. За ним рота Туликова тоже выскочила на холмы левее Мирошника. Когда гитлеровцы опомнились и пошли на нас с танками, мы уже были готовы их встретить. Дали прикурить! Подожгли несколько танков из ПТР. Организовал я КП, связь на плацдарме. Радиостанцию обнаружил – стали связываться с Большой землей. Очень хорошо поднимал боевой дух оказавшийся здесь, на берегу, замполит полка майор Мовшович. В общем, навели мы порядок, люди почувствовали управление, ободрились и стали действовать увереннее.

Ну, естественно, противник скоро выяснил и что нас не так уж много, и что мы одни на крымской земле, другие десанты ведь не высадились. Вот и началась наша веселая жизнь. И бомбили нас, и контратаки танков и пехоты одна за другой. Спасибо генералу Петрову, он сам подбадривал нас и поддерживал огнем артиллерии и авиацией. Если бы не эта поддержка, смяли бы немцы десант… Видел ты, конечно, на фронте единоборство человека с танком. А вот у нас на плацдарме оно было просто массовым. Артиллерии нет. Отбивать атаки нечем. Только ПТР и гранаты. Но танки есть танки, они лезут, и не так просто их остановить. Когда стало совсем не под силу, отошли мы немного назад, за противотанковый ров, который был у нас в тылу. Очень помогала наша артиллерия из-за пролива, снаряды свистели над головой, а для нас этот свист лучше любой музыки. Генерал Леселидзе, командарм нашей Восемнадцатой, передал мне по радио: «Додержитесь до темноты. Днем пройти через пролив невозможно. Надеемся на вашу отвагу и мастерство». Ну и держались. Раненых было много. Кто мог, оставался в строю. Кто не мог, тех сносили к берегу, готовили к эвакуации. Вскоре немцы, видно, подбросили свежие силы. Они понимали: надо сковырнуть, пока нас мало, не допустить, чтобы на этот плацдарм другие высадились. Пошли на нас атаки волнами: одна линия – пехота с танками, за ней метрах в трехстах – четырехстах другая, тоже пехота и танки, еще дальше третья… От одного вида такой махины душа в пятки уходит. Били мы их сколько могли. Но в конце дня оттеснили они нас к самому берегу, к обрыву. Оборонялись мы уже на пятачке вокруг своих раненых. Вижу я, дело плохо. Не удержим плацдарм. На нас на Большой земле так надеются, а мы подведем. Собрал я «малый военный совет»: замполита Мовшовича, капитана Шукова, капитана Белякова, корреспондента майора Борзенко, командира минометной роты Цикаридзе, комсорга Алексеева, ну и других, кто при штабе. «Надо, – говорю, – посоветоваться, что будем делать. Останемся на этом пятачке – и нам смерть и плацдарму конец». – «Ну а что предлагаешь делать ты, командир?» – спрашивали они меня. «Нужна одна, но решительная контратака». Со мной согласились. Распределил я офицеров, а Мовшович – коммунистов и комсомольцев, чтобы атаку эту хорошо подготовить. С ранеными поговорили, вернулись в строй, кто мог двигаться. Когда все было готово, я дал сигнал, и мы кинулись вперед.