Дьюма-Ки - Кинг Стивен

— Илзе! Проснись! Проснись, твою мать!

— Папа?! — Илзе явно была потрясена. Но сон как рукой сняло.

— Что случилось с рисунком? Что изменилось после твоего возвращения?

— Он оказался в спальне. Вероятно, я сама перевесила его туда… он был прикреплён к стене той же кнопкой с красной головкой… но я не помню, как это делала. Наверное, я просто хотела, чтобы он был ближе ко мне. Разве это не забавно?

Нет, вот это я забавным не находил.

— Если бы ты умер, папуля, я не хотела бы жить. Я бы тоже хотела умереть. Стать мёртвой, как… как… как стеклянный шарик! — и она рассмеялась.

Я подумал о дочери Уайрмана и не поддержал её.

— Слушай меня внимательно, Илзе. Ты должна сделать всё, что я скажу. Это очень важно. Сделаешь?

— Да, папуля. Если только это не займёт много времени. Я… — послышался зевок, — …устала. Могу и поспать, раз уж теперь точно знаю, что с тобой всё в порядке.

Да, она могла поспать. Аккурат под рисунком «Конец игры», закреплённым на стене кнопкой с красной головкой. И проснуться, думая, что разговор этот ей приснился, а на самом деле её отец покончил с собой на Дьюма-Ки.

Всё это сделала Персе. Эта старая карга. Эта сука.

Ярость вернулась в мгновение ока. Словно никуда и не уходила. Но я не собирался позволить ей помешать моим планам, не собирался даже позволить отразиться на голосе, чтобы Илзе не подумала, что я злюсь на неё. Я зажал трубку между ухом и плечом. Протянул руку и схватился за тонкое хромированное основание водопроводного крана.

— Много времени это не займёт, цыплёнок. Но ты должна это сделать. А потом пойдёшь спать.

Уайрман сидел за столом, наблюдая за мной. Снаружи грохотал прибой.

— Какая у тебя духовка, мисс Булочка?

— Газовая. Газовая духовка, — и она снова рассмеялась.

— Хорошо. Возьми рисунок и брось в духовку. Потом закрой дверцу и включи газ. На максимальный режим. Сожги его.

— Нет, папуля! — Теперь она окончательно проснулась, шокированная моими словами, как и в прошлый раз, когда я сказал «твою мать», если не больше. — Я люблю этот рисунок.

— Я знаю, милая, но именно из-за этого рисунка у тебя такое необычное состояние. — Я собирался добавить что-то ещё, но остановился. Если причиной был рисунок (а я в этом нисколько не сомневался), новые аргументы пользы бы не принесли. Она и так уже всё поняла. Вместо того чтобы говорить, я взад-вперёд дёргал кран, сожалея всем сердцем, что мои пальцы сжимают не горло этой суки-карги.

— Папуля! Ты действительно думаешь…

— Я не думаю — знаю. Иди за рисунком, Илзе. Я подожду у телефона. Принеси, сунь в духовку и сожги. Немедленно!

— Я… хорошо. Подожди.

Со стуком трубка легла на столик.

— Она это сделает? — спросил Уайрман.

Прежде чем я успел ответить, раздался металлический хруст, и тут же холодная вода обдала мне руку до локтя. Я посмотрел на кран в моём кулаке, перевёл взгляд на обломок трубы. Бросил кран в раковину. Из зазубренного обломка хлестала вода.

— Думаю, да, — ответил я. — Извини.

— De nada.[175] — Уайрман опустился на колени, открыл шкафчик под раковиной, сунул руку за мусорное ведро и стопку мешков для мусора. Что-то повернул, и струя из сломанного крана сбавила напор. — Ты не знаешь своей силы, мучачо. А может, знаешь.

— Извини, — повторил я. Не сильно раскаиваясь. На ладони кровоточил неглубокий порез, но настроение у меня улучшилось. И в голове прояснилось. Я даже подумал, что в своё время таким вот краном могла стать шея моей жены. Не стоило удивляться, что она со мной развелась.

Мы сидели на кухне и ждали. Секундная стрелка на часах над плитой медленно обогнула циферблат, пошла на второй круг. Поток из трубы превратился в узенькую струйку. Потом издалека донёсся голос Илзе:

— Я вернулась… с ним… Я… — Тут она вскрикнула. Я не мог сказать, от удивления, боли или оттого и другого.

— Илзе! — завопил я. — Илзе!

Уайрман вскочил, ударился бедром о край раковины. Протянул ко мне руки. Я покачал головой, мол, не знаю. Я чувствовал, как по щекам течёт пот, хотя на кухне было прохладно.

Я уже думал о том, что делать и кому звонить, когда Илзе взяла трубку. В голосе слышалась дикая усталость. Но при этом и облегчение. И говорила она, как всегда. Наконец-то.

— Господи Иисусе.

— Что случилось? — Я едва сдержался, чтобы не сорваться на крик. — Илзе, что случилось?

— Его нет. Он вспыхнул и сгорел. Я смотрела через окошко. От него остался пепел. Папуля, мне нужно залепить пластырем руку. Ты был прав. Нехороший он, очень нехороший. — Она нервно рассмеялась. — Этот чёртов рисунок не хотел лезть в духовку. Изогнулся и… — Вновь нервный смех. — Можно сказать, что я порезалась о край листа, но это не выглядит порезом, и ощущения другие. Больше похоже на укус. Я думаю, рисунок меня укусил.

viii

В сложившихся обстоятельствах больше всего меня радовало, что с Илзе всё в порядке. Она же больше всего радовалась тому, что всё в порядке со мной. И всё у нас было хорошо. Так, во всяком случае, думал глупый художник. Я сказал дочери, что позвоню завтра.

— Илзе? Ещё одна просьба.

— Да, папа. — Голос звучал бодро, она полностью пришла в себя.

— Подойди к плите. В твоей духовке есть подсветка?

— Да.

— Включи её. Скажи, что ты видишь.

— Тебе придётся подождать… радиотелефон у меня в спальне. — Пауза, короткая. Потом Илзе вновь взяла трубку: — Пепел.

— Здорово.

— Папуля, а остальные твои картины? Они такие же, как этот рисунок?

— Я как раз с этим разбираюсь, милая. Это история для другого дня.

— Хорошо. Спасибо тебе, папуля. Ты по-прежнему мой герой. Я тебя люблю.

— Я тоже тебя люблю.

То был наш последний разговор, но мы этого не знали. Этого никогда не знаешь заранее, верно? По крайней мере закончили мы его признаниями в любви друг другу. Хотя бы. Не так, чтобы много, но всё-таки. У других бывает хуже. Я говорю себе это долгими ночами, когда не могу заснуть.

У других бывает хуже.

ix

Я рухнул на стул напротив Уайрмана, подпёр голову рукой.

— Потею, как свинья.

— Должно быть, с этим как-то связано насилие над раковиной мисс Истлейк.

— Изви…

— Повтори ещё раз, и я тебе врежу. Ты всё сделал правильно. Не каждому мужчине удаётся спасти жизнь дочери. Поверь, когда я это говорю, то завидую тебе. Хочешь пива?

— Боюсь, я заблюю им весь стол. Молоко у тебя есть? Он заглянул в холодильник.

— Чистого нет, только наполовину со сливками.

— Дай глоточек.

— Ты совсем плох, Эдгар. — Он налил мне молока со сливками в стакан для сока, я выпил. Потом мы пошли наверх, медленным шагом, как стареющие воины джунглей, сжимая в руках короткие гарпуны с серебряными наконечниками.

Я вернулся в спальню для гостей, лёг и вновь уставился в потолок. Ладонь болела, но я не жаловался. Она поранила руку, я поранил. Вроде бы одно сходилось с другим.

«Стол течёт», — подумал я.

«Утопите её, чтобы заснула», — подумал я.

И что-то ещё. Элизабет сказала что-то ещё. Прежде чем в голову пришла третья фраза Элизабет, я вспомнил кое-что более важное: Илзе сожгла рисунок «Конец игры» в духовке и отделалась лишь порезом руки. А может, укусом.

«Следовало сказать ей, что порез нужно продезинфицировать, — подумал я. — И мой тоже нужно».

Я спал. И на этот раз гигантская лягушка не явилась во сне, не предупредила меня.

x

На рассвете меня разбудил глухой удар. Ветер, дувший с прежней силой (может, разошёлся ещё сильнее), швырнул в стену дома один из шезлонгов Уайрмана. Или весёленький зонт, под которым мы впервые когда-то разделили зелёный чай со льдом, так хорошо утоляющий жажду.

Надев джинсы, я вышел из спальни. Всё остальные вещи я оставил на полу, включая и гарпун с серебряным наконечником — сомневался, что Эмери Полсон навестит меня при свете дня. Потом заглянул в спальню Уайрмана, хотя мог без этого обойтись: его храп был слышен издалека. Уайрман вновь лежал на спине, широко раскинув руки.