Катынский синдром в советско-польских и российско-польских отношениях - Инесса Яжборовская

Собранными по делу многочисленными документами, свидетельскими показаниями, почерковедческими и криминалистическими экспертизами было бесспорно доказано личное участие Сопруненко в организации злодейского убийства польских военнопленных в Катыни, Харькове и Калинине (Твери).

Наиболее зловещей фигурой из всех бывших сотрудников НКВД, с которыми я был вынужден встречаться и беседовать, был бывший начальник Особого бюро НКВД СССР П.А. Судоплатов. В деле не было данных о его непосредственной причастности к катынскому преступлению, но в связи с необходимостью проверки версии об уничтожении захваченных в западных областях Украины и Белоруссии польских граждан на территории России (в Рыбинске, Томске и других местах) было принято решение о его допросе. По своей должности Судоплатов длительный период времени являлся „главным террористом страны“, поскольку проводил специальные операции по уничтожению неугодных за рубежом, а также одновременно и „главным палачом страны“, так как занимался физическим устранением неугодных властям собственных граждан внутри страны. Тем не менее он был реабилитирован Главной военной прокуратурой, хотя в приговоре есть формулировка „преступление против человечности“ и убедительные доказательства этого. Он был реабилитирован вопреки законам решением только прокуратуры, без судебного разбирательства, хотя ему вполне можно было переквалифицировать обвинение на „убийство при отягчающих обстоятельствах“.

Он в знак благодарности за это, как я надеялся, мог дать интересующие следствие показания. Судоплатову были заданы вопросы о причастности как его самого, так и его подчиненных к катынскому преступлению. Он отрицал это.

Недавно Судоплатов умер. Известно, что он своевременно уничтожил большую часть дел с отчетами о проведенных внутри страны операциях по уничтожению политических противников, с маскировкой убийств под несчастные случаи. В 50-х годах Судоплатов был осужден. Ему удалось избежать высшей меры наказания потому, что он предстал добросовестным исполнителем приказов, а также сумел симулировать расстройство психики. Как видно из изученных материалов уголовного дела в отношении Судоплатова, механизм принятия решений об устранении „неугодных“ был таким же, как и в Катынском деле, то есть решения об уничтожении принимались на заседании сталинского Политбюро ЦК ВКП(б), и, следовательно, как все решения такого рода, оно должно храниться в „особых папках“ ЦК ВКП(б) в архиве Президента РФ в Кремле». Этой констатацией завершим цитирование заметок следователя — А.Ю. Яблокова.

Многие репрессивные акции тоталитарной системы носили преступный характер, как правило сужая для исполнителей выбор до убийства или самоубийства. Судя по их показаниям, они боялись даже друг с другом обсуждать то, в чем участвовали. В силу существовавшего уровня правосознания они не воспринимали происходившее как издевательство над самой сущностью права. Но самые элементарные нормы морали, даже усиленно деформируемые, подсказывали им, что они втянуты в преступления, хотя и охраняемые ведомственной тайной, выдаваемой за государственный интерес.

Говоря о сотрудниках НКВД, причастных к расстрелам польских военнопленных, невозможно обойти вниманием непосредственных исполнителей этого тягчайшего преступления — палачей. Наиболее омерзительным и не менее важным звеном репрессивной машины советского государства были тогдашние коменданты, надзиратели тюрем и отдельные водители областных управлений НКВД, участвовавшие в расстрелах польских граждан. Они были как правило вчерашними деревенскими люмпенами, людьми примитивного склада, с убогим интеллектом и выраженной эмоциональной тупостью. Именно таких бездумных, агрессивных и жестоких исполнителей своей воли репрессивная машина приспособила для своих преступных целей, вытравила из их душ все человеческое, вооружила их ущербной идеей классового насилия для достижения последующего всеобщего равенства и счастья. При помощи идеологического прикрытия она сделала из них послушных роботов, готовых убивать за чечевичную похлебку (бесплатную колбасу и рюмку водки), повязанных кровью, страхом и угрозой для собственной жизни.

Для бесперебойной «работы» этой группы сотрудников НКВД, которая непосредственно осуществляла массовые убийства польских военнопленных, был придуман и неукоснительно действовал механизм уничтожения, призванный закрыть последние человеческие клапаны в их убогих душах. Для создания впечатления обоснованности расстрелов до сведения палачей не доводилось содержание постановления Политбюро ЦК ВКП(б), но все решения были оформлены нормативными актами НКВД — протоколами особых совещаний; проведение расстрелов осуществлялось под контролем представителей центрального аппарата НКВД СССР (Блохин, Синегубов, Мильштейн), которые привозили для этого специальное оружие — пистолеты «Вальтер». После расстрелов устраивались за государственный счет обязательные попойки; за участие в расстрелах всем палачам выплачивались дополнительные деньги — «оперативные», а затем они получали большие денежные премии. Многие из них не испытывали чувства вины, не были способны к покаянию. Видимо, все же далеко не все из них могли после Каинова греха смотреть в глаза живым и чувствовать себя такими же людьми. Вот запись показаний Т.П. Лукьяновой в ходе следствия: «Ее отец, П.М. Карцев, остро переживал свою вину в массовой гибели польских офицеров. На дачах УКГБ в Катынском лесу отец показал место захоронения расстрелянных польских офицеров, лег на него и долго плакал. 18 января 1948 г. ее отец покончил с жизнью самоубийством»{35}.

Разысканная прокурорами Е.И. Миняева поведала, что она «во время своей работы в УНКВД Калининской области познакомилась с комендантом этого управления А.М. Рубановым, который, объясняя причину своих частых пьянок, рассказал, что расстрелял много людей, в том числе и поляков». Впоследствии он застрелился из наградного нагана{36}.

Покончили с жизнью самоубийством также комендант НКВД СССР В.М. Блохин, Н.И. Сухарев, В.П. Павлов и некоторые другие расстрельщики.

Те же, кто остались после этого жить, забытые Богом и людьми, подверглись полному моральному вырождению, превратились в двуногих зверей, которым нужно было просто есть, пить, спать и обязательно любой ценой выжить самим. Свое участие в расстрелах людей они оправдывали послушным и добросовестным исполнением обязательного для них приказа начальников, своей преданностью сталинскому режиму. Чувство отвращения и брезгливости вызывают воспоминания об одном из таких «работников» УНКВД Харьковской области М.В. Сыромятникове. У присутствовавших при его допросе С. Снежко и А.В. Третецкого не раз возникало ощущение нереальности происходящего, поскольку невозможно было спокойно воспринимать обстоятельное будничное повествование Сыромятникова об ужасающих деталях массовых убийств. Лишь необходимость получения доказательств, а также понимание всей убогости, моральной и интеллектуальной неполноценности Сыромятникова и его стремления выговориться, рассказать наконец о том, что он долгие годы тщательно скрывал от других, вынуждали прокуроров продолжать допрос. В повествовании Сыромятникова проскакивала даже какая-то весьма своеобразная нотка «профессиональной гордости»: «У нас ведь не так, как у немцев. Там повели в Бабий Яр, да поставили всех с детьми и постреляли. А это у нас как положено, как говорится, по уставу. Решение такое. Какой бы он ни был ответственный, а получал свое наказание. И положат так, как положено. Как спускают, скажем, гроб в яму. Хотя хоронили и без гробов. Но их все равно не просто так бросали». Сыромятников, как и все другие палачи, не признал своего личного участия в расстрелах поляков и протокол допроса подписать отказался «по причине слепоты и невозможности расписываться». В то же время он подробно рассказал о расстрелах поляков комендантом УНКВД Т.Ф. Куприем, водителями Н.А. Галицыным, А.Г. Девятиловым, И.П. Смыкаловым и Мельниковым{37}.

Такие же убогие исполнители были и в Смоленском УНКВД. Допрошенный прокурорами бывший вахтер этого управления П.Ф. Климов рассказал, что комендант И.И. Стельмах и его подручные И.И. Грибов, Н.А. Гвоздовский, К.П. Рейнсон и другие тоже расстреливали поляков в помещении Смоленского УНКВД или непосредственно в Катынском лесу: «Из автомашины их выгружали прямо в ров и стреляли, а кого и добивали штыком». Стельмах и другие расстрельщики его неоднократно предупреждали, чтобы он молчал о том, что видел{38}.

Тех же сотрудников НКВД, которые не сумели сохранить тайну, безжалостно уничтожали. В ходе расследования было поднято архивное уголовное дело в отношении В.Д. Миронова. Миронов, как и майор госбезопасности В.М. Зарубин, являлся кадровым сотрудником первого управления НКГБ СССР. В 1939—1940 гг. подобно тому, как Зарубин в Козельском лагере, он работал в Старобельском лагере. Оба они среди польских военнопленных вербовали агентуру для нужд внешней и внутренней разведки. В 1941—1944 гг. оба работали в США, где Миронов, заподозрив Зарубина в связи с иностранной разведкой, сообщил об этом своему руководству, после чего был отозван из США и приговорен к пяти годам лишения свободы.