Второй пол - Симона де Бовуар

пытается испытать снова. Но в любом случае достигаемое ею удовольствие является независимым ощущением: оно легко и невинно, как все детские развлечения[308]. Девочка не видит связи между этими тайными усладами и своей женской судьбой; ее сексуальные отношения с мальчиками, когда они имеют место, вызваны главным образом любопытством. А теперь она чувствует, как ее пронизывают какие-то неясные токи, в которых она не узнает себя. Развивается чувствительность эрогенных зон, а они у женщин столь многочисленны, что все ее тело можно считать эрогенным: этот факт открывается ей в ласках родных, невинных поцелуях, равнодушных прикосновениях портнихи, врача, парикмахера, в дружеском поглаживании по голове или по затылку; она познает и зачастую намеренно ищет более глубокое смятение в играх, в возне с мальчиками или девочками – так Жильберта бегала с Прустом на Елисейских Полях; в объятиях партнера по танцам, на глазах у ничего не подозревающей матери, она испытывает странное томление. Кроме того, даже окруженная заботой, девочка иногда не уберегается от более конкретных опытов; в кругу «порядочных» людей не принято говорить о таких достойных сожаления историях, но нередко ласки друзей дома, дядюшек, кузенов, не говоря уж о дедушках и отцах, куда менее безобидны, чем представляется матери; дерзость, нескромность могут проявить учитель, священник, врач. Рассказы о подобном опыте можно найти в «Удушье» Виолетт Ледюк, в «Материнской ненависти» С. де Тервань, в «Синем апельсине» Яссю Гоклер. Штекель полагает, что, среди прочих, нередко опасность представляют дедушки:

«Мне было пятнадцать лет. Ночь перед похоронами дедушка провел у нас. Утром, когда мать уже встала, он попросил у меня разрешения лечь ко мне в кровать и поиграть со мной. Я ничего не ответила и немедленно встала… Я уже начинала бояться мужчин», – рассказывает одна женщина.

Одна девушка вспоминает о том, какой удар она пережила в восьми – или десятилетнем возрасте, когда ее семидесятилетний дед стал хватать ее за половые органы. Он посадил ее на колени и ввел ей палец во влагалище. Она страшно испугалась, но не решилась никому об этом рассказать. С тех пор сексуальная сторона жизни вызывала у нее ужас[309].

От стыда девочки обычно молчат о подобных историях. К тому же, если они делятся с родителями, их чаще всего ругают. «Не говори глупости… Ты все выдумываешь». Молчат они и о странном поведении некоторых незнакомых мужчин. Вот рассказ одной девочки, записанный доктором Липманном[310]:

Мы сняли комнату в подвале у сапожника. Когда хозяин оставался один, он часто приходил ко мне, брал меня на руки и подолгу целовал, дергаясь взад-вперед. При этом он не просто прикасался ко мне губами, а засовывал мне в рот язык. Я ненавидела его из-за этого. Но никогда никому и слова не сказала, потому что была очень робкой.

Помимо предприимчивых приятелей и порочных подружек, девочка сталкивается с тем, что кто-то прижимается к ней ногой в кино, кто-то лезет под юбку в ночном поезде; молодые люди насмешничают ей вслед, на улице ее преследуют мужчины; ее приобнимают, нарочно задевают. Она плохо понимает смысл этих событий. Часто в пятнадцатилетней голове царит странная неразбериха: теоретические познания не пересекаются с конкретным опытом. Одна уже испытала жаркое смятение и желание, но при этом воображает – как героиня романа Франсиса Жамма «Клара д’Эллебез», – что стать матерью можно, поцеловавшись с мужчиной; другая точно осведомлена о строении половых органов, но свое волнение в объятиях партнера по танцам принимает за мигрень. Безусловно, сегодня девушки знают гораздо больше, чем в прежние времена. Однако некоторые психиатры утверждают, что немало девочек-подростков и в наши дни знают лишь одну функцию половых органов – мочеиспускательную[311]. Во всяком случае, они почти никак не связывают свои сексуальные волнения с наличием половых органов, так как на эту корреляцию не указывает какой-либо четкий признак – такой, как эрекция у мужчин. Между их романтическими грезами о мужчине, о любви и непристойностью некоторых открывшихся им подробностей существует такое зияние, что они не видят в них ничего общего. Тид Монье в романе «Я» рассказывает, как однажды она и несколько ее подружек поклялись друг другу, что они узнают, как устроен мужчина, и расскажут об этом остальным:

И вот что я рассказывала, после того как однажды без стука вошла в комнату родителей: «Это похоже на держалку для бараньего окорока, то есть сначала что-то вроде скалки, а дальше что-то круглое». Это было трудно объяснить. Я сделала рисунок, вернее, целых три, и каждая из нас взяла себе по рисунку, спрятала его в корсаже и время от времени, взглянув на него, фыркала от смеха, а затем задумывалась… Каким образом такие невинные девочки, как мы, могли увидеть какую-либо связь между этими предметами и сентиментальными песенками, душещипательными историями, в которых любовь выражается в уважении, робости, вздохах и целовании рук и сублимируется настолько, что становится кастрированной?

Тем не менее благодаря чтению, разговорам, зрелищам, случайно услышанным словам девушка придает смысл волнениям своей плоти; она познает зов, желание. Лихорадка, трепет, испарина, какое-то томление придают ее телу новое, тревожное измерение. Юноша отстаивает свои эротические влечения, потому что с радостью признает себя мужчиной; его половое желание носит агрессивный, захватнический характер; он видит в нем утверждение своей субъектности и трансценденции; он хвастает им перед товарищами; его член остается для него источником смятения и предметом гордости; порыв, влекущий его к женщине, имеет ту же природу, что и его порыв к миру; он узнает в нем самого себя. Девочка, напротив, всегда скрывает свою сексуальную жизнь; когда ее эротизм принимает новую форму и подчиняет себе все тело, он превращается в мучительную тайну: девочка переживает свое томление как постыдную болезнь; оно пассивно, это состояние, а не действие, и она даже в мыслях не может избавиться от него с помощью самостоятельного решения; она не мечтает о том, чтобы хватать, мять, насиловать, она вся – ожидание и зов; она чувствует себя зависимой и не ощущает себя в безопасности в своей отчужденной плоти.

Ибо ее смутные надежды, мечты о пассивном счастье со всей очевидностью открывают ей, что ее тело – объект, предназначенный для другого; ей хочется познать сексуальный опыт только в его имманентности; она призывает прикосновение руки, губ, чужой плоти, а не саму эту руку, губы, плоть; образ партнера она оставляет в тени или окутывает его дымкой идеала; однако избавиться от него она не в силах. Ее юношеские страхи