Дар царицы Савской. Абиссинское заклинание - Наталья Николаевна Александрова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Да ты безумен! — хмыкнул Войтенко.
Точно, у дяди крыша поехала. Какое могущество, чем ему помогут эти осколки прошлого?
Но что-то внутри меня твердило, что эти пять предметов очень важны. И не только для меня, а для всего человечества. Куда-то делось мое представление о себе как о серьезной образованной девушке, не верящей ни в какую мистику и твердо стоящей на материальных позициях.
Но вот эти артефакты… Но ведь не зря же я в последнее время только и делаю, что ищу их и стараюсь разобраться, в чем же там дело!
— Можешь говорить что хочешь, — твердо сказал Кулагин. — Время разговоров прошло. Я жду. Отдавай мне артефакты!
Войтенко молчал.
Тогда Кулагин нажал на спуск, грохнул выстрел, и от старинного креста откололся уголок.
— В следующий раз я прострелю тебе коленную чашечку. А потом — что-нибудь более важное…
Войтенко вздохнул, открыл свой кейс, достал из него стеклянную плакетку. С явным нежеланием передал ее Кулагину. Тот одной рукой взял артефакт, не отводя от Войтенко ствол пистолета. Шагнув в сторону, он положил стеклянную пластину на каменную плиту, в ее правый верхний угол, выпрямился:
— А теперь остальные!
Войтенко повернулся ко мне:
— Алена, отдайте ему… у нас нет другого выхода! Отдайте! Пусть потешит свое самолюбие!
Я закусила губу, полезла в свою сумку, достала оттуда тяжелую темную доску, протянула Кулагину. Он положил доску на камень — напротив стеклянного артефакта.
— Остальные!
Я нехотя отдала ему полоску старинной кожи.
Он положил ее в левый нижний угол плиты и скомандовал:
— А теперь железо!
Я снова запустила руку в сумку, порылась там.
Тут мне попалась под руку какая-то небольшая металлическая пластинка.
Я вытащила ее, чтобы разглядеть.
Это был металлический жетон, который подсунул мне бомж на набережной Обводного канала.
Я чуть помедлила, скрывая изумление. Вот как он оказался в пакете? Я ведь точно помню, что оставила его на столе в квартире Николая!
— Что ты тянешь? Отдай! Отдай немедленно! — прикрикнул на меня Кулагин.
— Но это… — Я вовремя сообразила остановиться и протянула ему жетон дрожащими руками, потому что очень мне не нравилось дуло пистолета, направленное на Войтенко.
Кулагин положил жетон на плиту, на оставшееся свободным место.
Он выпрямился. Глаза его горели лихорадочным огнем.
Подошел вплотную к плите, сложил руки перед грудью и нараспев прочитал:
— S A T O R A R E P O T E N E T O P E R A R O T A S… S A T O R A R E P O T E N E T O P E R A R O T A S… S A T O R A R E P O T E N E T O P E R A R O T A S…
Он повторял заклинание раз за разом, раз за разом, все быстрее и быстрее, и Войтенко сделал незаметный шаг в сторону, мигнув мне, чтобы шла за ним. Но я окаменела на месте, следя за Кулагиным, который все бормотал и бормотал заклинание.
И вдруг он начал вращаться, запрокинув голову, повернув побледневшее лицо к небу и раскинув руки в стороны, как ребенок, изображающий самолет. Он вращался все быстрее и быстрее, как турецкий кружащийся дервиш.
В какой-то момент пистолет выпал из его руки. Войтенко подобрал оружие, но Кулагин этого даже не заметил.
Он вращался теперь так быстро, что черты его лица слились в туманное пятно, и продолжал повторять абиссинское заклинание странно-высоким, безжизненным голосом. Отдельные слова этого заклинания слились в сплошной, неразделимый крик:
S A T O R A R E P O T E N E T O P E R A R O T A S…
Крик этот становился все громче и громче, голос Кулагина повышался, постепенно он превратился в тонкий мучительный визг, от которого, казалось, вот-вот лопнут барабанные перепонки…
И вдруг на самой высокой, невыносимой, душераздирающей ноте этот крик оборвался, и наступила оглушительная тишина.
Я удивленно уставилась на то место, где только что стоял Кулагин.
Его не было, он исчез без следа, как будто с последним мучительным воплем улетел в низкое зимнее небо.
Мы стояли в полной тишине, уставившись друг на друга, пока на ближайшем дереве не каркнула ворона.
— Что это было? — проговорил Войтенко охрипшим от волнения голосом.
И в это время раздался скрип снега под чьими-то шагами, и из-за надгробья купца первой гильдии Мамонта Мышкина вышел высокий сутулый человек с длинными седеющими волосами и маленькой остроконечной бородкой.
Иннокентий.
Как в моем гипнотическом сне, он был одет в долгополую черную шинель с серебряными пуговицами. Такие шинели носили, наверное, в девятнадцатом веке.
Он подошел к каменной плите с высеченным на ней заклинанием, по углам которой были разложены артефакты, наклонился, поднял жетон, спрятал его в карман своей шинели и посмотрел на меня:
— Железо!
Я порылась в своей сумке, достала оттуда металлическую пластину, привезенную Николаем из Африки, но не сразу отдала ее Иннокентию. Придерживая ее рукой, я проговорила:
— Объясните, что здесь произошло? Я ничего не понимаю!
— Что произошло? Кулагин вообразил, что собрал все пять могущественных артефактов, и попытался привести в действие таящиеся в них силы. Но благодаря вашей сообразительности, благодаря тому, что один артефакт был фальшивым, процесс пошел вразнос. Чтобы лучше это понять, представьте, что запускают ракету с пятью реактивными двигателями равной мощности — но один из этих двигателей перед стартом заменили на муляж. Ракета на старте перевернется и взорвется… так произошло и с Кулагиным. Процесс пошел вразнос…
— Он погиб?
— Можно сказать и так. Хотя скорее он попал в темное пространство между мирами. Но это еще хуже, чем гибель.
— А если бы у него были все пять подлинных артефактов? — не отступала я. — Что бы тогда произошло?
— Об этом вам лучше не знать. Для этого еще не пришло время.
— А когда оно придет?
Мне никто не ответил. Я взглянула туда, где только что стоял Иннокентий… и не увидела его. На его месте было только старое, высохшее дерево, черные ветви которого можно было издали принять за худого сутулого человека, облаченного в старомодную шинель. На верхнюю ветку спикировала ворона и посмотрела на меня хитрым всезнающим глазом.
Тут за спиной у меня раздался удивленный голос.
— Что это было? Что мы здесь делаем? — проговорил Войтенко, растерянно оглядываясь по сторонам.
Мне показалось, что лицо его странно изменилось —
