Белинда - Энн Райс

Я пришпорила лошадь и поскакала назад, не разбирая дороги, совсем как в настоящих вестернах. На самом деле я здорово рисковала. Я поехала вверх по крутой тропе на склоне горы, прекрасно зная, что лошадь может оступиться, сломать ногу, упасть с обрыва.

Но лошадь справилась. Мы обе справились. Мы успели добраться до конюшен раньше Марти, если он, конечно, нас преследовал. И я чуть было не сожгла сцепление у «эм-джи», когда рванула в сторону Золотых ворот.

Когда я вернулась домой, то первым делом прошла в ванную. У меня были ободраны руки и спина, но на лице ни царапины. Ладно, сойдет, в темноте ты и не заметишь.

Потом я проверила твой кабинет. Конверты, на которых значилось имя Дэна Франклина, по-прежнему лежали на письменном столе. Все верно. Он действительно твой адвокат. Значит, хотя бы здесь Марти не соврал.

Я долго сидела, словно оцепенев, не зная, кому и чему верить, а затем прошла в свою комнату. Журналы и видеокассеты вроде бы лежали на своем месте. Но чьими портретами были увешаны все стены? Естественно, Сьюзен Джеремайя. К этому времени у меня уже было пять постеров, сделанных на основе портретов из журналов. Вот потому-то ты, наверное, и решил, что я как-то связана со Сьюзен. Я хочу сказать, господи боже мой, это вполне естественно, что ты интересуешься, кто я такая.

А потом в комнату вошел ты с большим букетом желтых цветов, купленных специально для меня. Ты был очень красивым. Твое лицо, словно стоп-кадр, запечатлелось у меня в памяти. Оно было честным и невинным. Ты, наверное, не помнишь, но я спросила, любишь ли ты меня, а ты в ответ засмеялся и сказал, что я и так знаю.

И я подумала тогда, что еще не встречала столь необычного и доброго человека. Такой человек не способен никому причинить зла. Он всего-навсего хотел узнать правду, а Марти, как всегда, все передернул.

Я поднялась вместе с тобой наверх и посмотрела в окно на крышу многоквартирного дома рядом, а потом — на балкон верхнего этажа дома напротив. Там никого не было. Но нас ведь могли сфотографировать через окно и с другой высокой точки, например с вершины холма между Семнадцатой и Двадцать четвертой улицами. Ведь снимать можно откуда угодно.

Не знаю, помнишь ли тот вечер. Последний хороший вечер в твоем доме. Ты казался мне таким красивым, что все остальное померкло и потеряло значение. Ты с головой погрузился в свое творчество и напрочь забыл об обеде, между прочим, как всегда, а в мастерской слышны были лишь шелест кисти о холст и твое довольное мурлыканье.

За окнами мастерской постепенно темнело. И вдруг все исчезло. Были только мы вдвоем и картины вокруг. Казалось невероятным, что все эти картины — творение одного человека, так сложна была техника исполнения и настолько тщательно выписаны детали.

Я знала, что ты не в курсе, кто я такая. Можно сказать, сердцем чувствовала. Я должна была защитить тебя от мамы и Марти, даже если это означало защитить тебя и от меня тоже.

Вы словно вращались в разных галактиках и жили в разных мирах. Разве могли они судить о твоих картинах?!

Нам осталось потерпеть всего-то год и два месяца, а потом мне исполнится восемнадцать. Но у нас нет ничего впереди, нет и никогда не будет, пока есть мама, и Марти, и дядя Дэрил, а теперь еще и ты. Да-да, ты и Дэн Франклин теперь тоже принадлежали к числу наших врагов.

Ну а на следующий вечер все было кончено.

Ни на какой рок-концерт я, конечно, не ходила. Я пошла прямиком к телефонной будке и несколько часов тщетно пыталась дозвониться до Джи-Джи, а когда наконец мне это удалось, стала мучить его вопросами, что же мне делать дальше.

«Позвони Бонни, — посоветовал мне Джи-Джи. — Позвони ей и скажи, что если она попытается навредить Джереми Уокеру, то ты навредишь Марти. Скажи ей, что позвонишь журналисту из „Нэшнл инкуайрер“. Сейчас твой ход, Белинда».

Но похоже, Алекс Клементайн во время ужина дал тебе какую-то наводку. Возможно, объяснил тебе, какая связь существует между мной и Сьюзен Джеремайя. Возможно, Алекс бросил одну-две фразы о показе фильма Сьюзен в Каннах и о дебютировавшей там девчушке.

Я не знаю, что произошло. Знаю только, что в тот вечер мы поругались так, как еще никогда не ругались. Однако ты не был тем человеком, за кого принимали тебя мама с Марти. Ты был моим Джереми, невинным, терзаемым мучениями, горящим желанием заставить меня рассказать правду, чтобы дальше все у нас было хорошо.

Но как, черт побери, я могла рассказать тебе правду, зная, что ничего хорошего тогда точно не будет?! Дай мне возможность хотя бы позвонить маме, дай мне возможность хотя бы сделать пат, и тогда, быть может, я найду способ хоть что-то тебе рассказать.

Но я даже не представляла себе, настолько далеко все зашло, пока на следующее утро, не застав тебя дома, не обнаружила свои видеокассеты на полу шкафа. Журналы были свалены в кучу, а «Ньюсуик» так и остался открытым. Да, ты получил ответы на свои вопросы или, по крайней мере, думал, что получил, и ты явно хотел дать мне это понять.

Все, поезд ушел, и нельзя было повернуться и молча уйти.

Я сидела за кухонным столом и судорожно искала выход из положения.

Джи-Джи сказал позвонить Бонни. Сделать пат. Олли Бун посоветовал мне применить против них силу, так же как и они — против меня.

Но даже если мне удастся удержать их от решительных действий, как насчет тебя? Как насчет твоего предназначения быть художником? Как насчет нас с тобой?

Совершенно очевидно, что я заварила всю эту кашу и втянула тебя в рискованную игру, как втянула в свое время Джи-Джи и Олли, которые целых пять лет жили вместе, пока не появилась я и не разлучила их. И мне больно было слушать рассказы Джи-Джи о его борьбе с юристами Марти. А с тобой ситуация, наверное, еще хуже. Ведь Джи-Джи тем не менее мой папа. А ты так открыто и доверчиво пошел за мной и дарил мне любовь, чистую и безоглядную. И если бы произошло худшее и ты велел бы мне вернуться к ним, то твои адвокаты порекомендовали бы мне поступить именно так.

А еще, не скрою, я тогда здорово на тебя разозлилась. Я обиделась на тебя за то, что тебе оказалось мало меня одной, что тебе понадобилось раскапывать мое прошлое и привлекать к расследованию своего адвоката, что ты оказался не способен спустить все на тормозах.

Но чего ты добивался? Решать за меня, имела ли я право убегать из дома или нет? Да, я жутко разозлилась. Не буду отрицать. Я испугалась и разозлилась.

Но я отнюдь не хотела тебя терять, поскольку прекрасно понимала, что такая любовь бывает только раз в жизни. Когда-нибудь, как-нибудь я собиралась совершить что-нибудь выдающееся, как сделал это ты, переступив через границы обыденности и написав свои шедевры. Я хотела быть такой, как ты!