Избранное - Нагиб Махфуз

— Кончилась твоя мама, Сабир…

Он без особого напряжения провел ее под руки в комнату.

— Да брось ты. Ерунда. Ты еще совсем молодая.

Она легла на постель не раздеваясь. Наклонила лицо к зеркалу. Сказала с горечью сквозь одышку:

— Конец твоей матери, Сабир. Кто бы мог подумать, что это лицо Бусеймы Омран…

Это уж точно. Овал лица был когда–то округлым, как луна. Щеки — как румяные яблоки. Фигура дородная, мощная: захохочет — не колыхнется. А сиденье ходуном ходит.

— Проклятая болезнь…

Утерла рукавом пот с лица, хотя было прохладно. Сказала:

— Да и не болезнь… тюрьма. От нее все недуги пошли. Не создана твоя мать для такого. Наговорили мне: печень, давление, сердце, чтоб им пусто. Как считаешь, стану такой, как прежде?

— Еще лучше будешь. Отдых, лекарства…

— А деньги?

Возмутился было, но сдержался, смолчал. А она спросила:

— Что тебе–то останется? Ответил достаточно осторожно:

— Так, кое–что.

— Все–таки сообразила я, когда записала на тебя дом в Рас—Тине. А то отобрали бы и его, как мои денежки.

— Но я же продал его, когда деньги кончились. Я тебе говорил ведь. Она застонала, приложив ладонь к темени.

— Ох, головушка моя. Что ж ты не сберег его? А? У тебя денег–то было много. Ведь я тебе хорошую жизнь устроила. Хотела, чтоб жил, как приличные господа. Мечтала оставить тебе богатства не меряно не считано, и на тебе…

— Да. Вот так: все разом и ухнуло.

— Да уж. Подлая месть от подлого мужика. Пока в моих денежках купался — ничего. А потом из–за какой–то дешевки вспомнил вдруг — долг, закон, репутация. Сволочь… Утопил меня, чертов ублюдок. Я ему в рожу плюнула на суде…

Попросила жестом сигарету. Поднося спичку, он сказал:

— Слушай, не курила бы пока, а? Ты там что, тоже курила?

— Сигареты, гашиш, опиум. А как же? Но за тебя, ей–богу, беспокоилась все время.

Она с жадностью затянулась, несмотря на слабость, свободной рукой вытерла испарину на лбу.

— Что же с тобой будет, сынок?

— Откуда я знаю? Остается только жуликом или сводником стать.

— Да ты что?..

— А что? Приучила ты меня к красивой жизни. Боюсь, это мне теперь не на пользу.

— Нет, нет! Тюрьма — не для тебя.

— Ну а чем мне заняться? Пока тебя не было, меня эти прохвосты знаешь как обхаживали?

Только подлил масла в огонь.

— Терпение, сынок. Не злись. Злость–то меня и довела до тюрьмы. Как бы все прекрасно сложилось, поступись я перед этим ублюдком, который продал меня.

— А я вот на каждом шагу вижу людей, по которым тюрьма плачет.

— Да плюнь ты на них. Пусть болтают чего хотят. Главное, сам рукам воли не давай.

Он непроизвольно стиснул кулаки.

— Ну да! Если б не эти кулаки, они бы меня унижали как хотели на каждом шагу. А так — ни один не осмелился о моей мамочке плохо сказать, даже когда ты сидела.

Она сердито выдохнула дым.

— Да твоя мать в тысячу раз порядочней, чем ихние мамаши. Поверь моему слову. Они что, не знают? Если бы не их мамаши, моя торговля кончилась бы крахом.

Сабир не сдержал улыбки, хотя на душе было тошно. А она продолжала:

— Вот уж умеют людям мозги запудривать своей внешностью: такая–то особа, такой–то директор, мистер такой–то… автомобили, наряды, сигары, красивые слова, духи дорогие… Да я‑то их насквозь вижу. Когда в своих спальнях они сбрасывают одежду, обнажается их скотское нутро. Я об этих сучках столько знаю, что всего не перескажешь. Их паскудные грязные отпрыски. Шпана. Знаешь, перед судом сколько их ко мне лезло? Все умоляли не упоминать никого из них. Обещали, что добьются для меня оправдания. Так что не им тебя стыдить матерью. Мама у тебя порядочней их мамаш, жен, дочек. Точно говорю тебе: если бы не они, моя торговля пошла бы крахом.

Он снова невольно улыбнулся. А она с легким стоном запричитала:

— О–ох–х… где вы, веселые деньки? Любила тебя твоя мама, обожала, сынок. Для тебя добыла это красивое жилье подальше от всех моих делишек. Посылала тебе средства, чтоб ходил ногами по деньгам. А уж в том, что худо в твоей жизни стало, нет моей вины. Зато, скажу тебе, нет мужчин хоть наполовину таких красивых да стройных, как ты. Только избегай злости. И пусть то, что стряслось со мной, послужит тебе уроком.

Сабир смотрел на страдающую мать с грустью.

— Все уладится, будет, как прежде, — пробормотал он.

— Ты это серьезно? Нет уж, со мной кончено. Нет возврата к прежней Бусейме. Не работать мне больше. Ни здоровье уж не позволит, ни полиция.

Он опустил взгляд и сказал:

— Совсем немного денег осталось от продажи дома.

— А что же делать? Ты должен жить так, как я тебе обещала.

— Что–то раньше я не видел тебя в таком унынии.

— Да, это впервые…

— В общем, я должен либо работать, либо убивать так получается.

Она погасила сигарету, прикрыла глаза то ли от утомления, то ли чтобы сосредоточиться.

— Должен же быть какой–то выход, — сказал Сабир.

— Конечно. Пока сидела за решеткой, все думала об этом.

Впервые в жизни он почувствовал, как поколебалась его вера в мать. А она продолжала:

— Долго думала, а после убедила себя: нельзя мне настаивать на том, чтоб сохранить тебя. Нельзя, покуда это не на пользу тебе.

Его черные глаза пристально вглядывались в нее с немым вопросом. А она тихо сказала тоном признанного поражения:

— Ничего ты не понимаешь. И правильно. Государство конфисковало и тебя, когда конфисковало мои деньги. Потеряла я на тебя права. Поняла это в тот день, когда прочитали приговор. Это значит… что ты должен меня покинуть, — сказала она, судорожно глотнув воздуха.

— Как это?! Куда? — в голосе его прозвучало возмущение.

— К отцу… — чуть слышно ответила она.

В растерянности он вскинул сросшиеся брови, воскликнул:

— К моему?!

Мать кивнула головой.

— Но он же умер! Ты мне сама говорила, что он умер еще до того, как я родился.

— Говорила… Неправда это.

— Так он жив?! Просто невероятно. Мой отец жив. — Он смотрел на нее с негодованием. — Но почему ты скрывала?

— О–о–ох… вот она расплата…

— При чем тут это? Разве я не имею права спросить?

— Какой отец мог бы устроить тебе хотя бы подобие той счастливой жизни, что я тебе дала?

— Конечно, конечно. Я разве не согласен?

— Ну так и не осуждай меня, сынок. Подумай, как его разыскать.

— Разыскать?

— Да. Я говорю о человеке, женщиной которого стала тридцать лет назад. А потом уж не слышала ничего о нем.

В смятении он нахмурился и как–то сник.

— Мам… Что же все это значит?

— Что значит? А то, что я тебе подсказываю выход из твоего положения.

— А может, он уже умер.

— А может, и жив.

— Да… и что же? Всю жизнь искать, не зная, существует ли он на свете?

— Так ведь и узнаешь в поисках… Все же лучше, чем сидеть без денег и работы, без надежды.

— М-да, мне не позавидуешь. Ну и ситуация…

— Ну, придумай что–нибудь другое. Стать сутенером, вымогателем, гангстером? Чего не избежать, того не избежать.

— Но как? Где я его найду?

Мать глубоко вздохнула. Тяжко было возвращаться к прошлому.

— Имя его записано в твоем свидетельстве о рождении: Сайед Сайед Рахими. Тридцать лет назад… Он любил меня. Было это в Каире.

— В Каире! А может, и в Александрии тоже?

— Я понимаю. Это твоя главная проблема — отыскать его.

— А почему он сам меня не искал?

— Он не знает о твоем существовании.

Сабир нахмурился, в глазах — угрюмый протест.

— Обожди, сынок, не смотри на меня так. Выслушай до конца. Он — господин. Знатная особа в полном смысле этого слова. Богатству, влиянию его предела нет. А в те времена был всего лишь студентом университета, представляешь?

Он слушал, глядя на мать с некоторым холодком.

— Любил меня… Я была девчонкой красивой, но беспутной. Содержал меня тайно, в золотой клетке.

— Женился на тебе?

— Да. У меня до сих пор есть свидетельство о браке.

— И потом развелся?

— Сбежала я, — ответила она со вздохом.

— То есть как?!

— Удрала после стольких лет близости. Беременная. С самым что ни на есть простолюдином сбежала.

Сабир покачал головой в изумлении:

— Невероятно…

— Да уж, теперь ты скажешь, что я виновата, впутала тебя в историю.

— Да нет же! Уже все выяснили! Но тебя–то он искал?

— Кто его знает? Я перебралась в Александрию и больше ничегошеньки о нем не ведала. Частенько, бывало, думала встретить его хоть в одном из своих заведений. Но ни разу не довелось. Вот так… Он слабо ухмыльнулся, спросил:

— И вот спустя тридцать лет ты уговариваешь меня его искать?