Путешествие в революцию. Россия в огне Гражданской войны. 1917-1918 - Альберт Рис Вильямс

Теперь Семенов развернул настоящую игру на зрителя для одобрения со стороны союзников. Два или три дня я сопровождал Суханова вдоль довольно вытянутого фронта. На меня произвели впечатление большие соединения Красной гвардии – в основном это были механики, портовые рабочие, рабочие с железнодорожных станций и заводов. «Крестьянин и рабочий» описывает наш визит формальными словами в своем выпуске от 20 июня 1918 года. Я был там в качестве корреспондента, и, поскольку у меня был скромный фотоаппарат, мне позволили свободно фотографировать. Я разговаривал с крестьянами и с рабочими, для большинства из которых не впервой было сталкиваться с бандами Семенова. Обычно они сталкивались с ними в горах Маньчжурии и оттесняли их назад. У Семенова были опытные партизаны, сказал я Суханову.

– Но многие – наемники, – ответил он. – Как они могут соперничать с нашими людьми, у которых нет ни формы, ни офицеров, но у которых есть основания сражаться, которые понимают, за что они борются, и у которых есть священный красный флаг?

Я сделал замечание, как это принято у репортеров, чтобы вызвать ответ. Но я отступил перед этими ясными молодыми глазами и страстью в его голосе. Это была моя последняя попытка быть «безучастным» обозревателем у Суханова.

На Гродсковском фронте я слышал, как люди распевали революционные гимны, отправляясь в бой. В этих песнях не было скорби. Их пели с вызовом и с какой-то цельной ненавистью и презрением к бандитам-варварам и японским наемникам, которые осмелились так неосмотрительно вторгнуться. Услышав их, я почувствовал жестокий стыд за свою страну и ее глупость. Теперь я был убежден, что отзыв Робинса означал лишь одну вещь: что мы заигрываем с французами, англичанами и японцами, помогая им разрушить Советы.

– Разве они не понимают, что эта сила – непобедима? – яростно спросил я у Суханова, забыв, что надо говорить по-русски. Он не понял эти слова, но распознал злость у меня на лице, а я увидел, что он удивился, но уже не мог сдержаться. – О, они могут выиграть на какое-то время. Может, нас отсюда выметут, это возможно. Но ни одна сила в мире не сможет одолеть нас, если мы будем держаться вместе. – Я невольно употребил слово «мы», потому что именно так я сейчас чувствовал: если моя страна пойдет против этих рабочих, против этих бедных крестьян, вроде того старика, с кем я разговаривал у костра примерно час назад, то я на их стороне.

Суханов, встревоженный тем, что я, быть может, протестую против каких-то вопросов стратегии борьбы – я, великий организатор Иностранного легиона, – вызвал переводчика, который поехал вместе с нами.

– Я лишь говорю, что если западные державы вторгнутся, то это будет означать возвращение помещиков и капиталистов, и тогда никакая мощная артиллерия, ни самолеты, ни бомбы не помогут им. В конце концов они проиграют. Бедняки наследуют землю, и прежде всего землю Советов. Не потому, что справедливость всегда выигрывает, но потому, что их множество, и Ленин дает им ключ – осознание их силы. И в каждой стране они многому научатся от вас.

Большинство бойцов Красной гвардии были молодыми людьми, поэтому я постарался поговорить со старым крестьянином, после того как сфотографировал его. Я спросил его, что заставило его прийти в горы, чтобы сражаться. Он ответил:

– Видишь ли, брат, жить в Сибири нелегко. Девять месяцев ты сражаешься с холодом и пытаешься сохранить скот помещика в тепле и в сухости, ты никогда не снимаешь валенки. Потом три месяца ты ломаешь себе спину, чтобы посадить и вырастить урожай, а потом собрать его. Я очень много работаю. У меня десять детей, дичи и рыбы много, и они этим питаются. Но сибирский помещик может пнуть и избить тебя ни за что. Это собачья жизнь. Я спросил Бога, почему мои дети должны жить так, как я. И теперь в первый раз я увидел в этом какой-то смысл. Я чувствую, что со мной не произойдет что-то случайное, если ты понимаешь, о чем я говорю, братец. Я уразумел, что к чему. И думаю, что мои дети будут жить лучше.

В те два дня, что я провел на фронте, я стал свидетелем завораживающей демонстрации дальновидности Владивостокского Совета. Что же касается консулов союзников, кроме японцев, то они играли в кошки-мышки с Советами (британцы особенно преуспели в этом двурушничестве), Советы обратились к китайцам с особым теплом. На некоторое время китайцы, которых так гнусно третировали все царские правительства, держались настороженно, однако Советы дали китайским гражданам равные права с другими иностранцами, не как внутренним жителям, которых следовало эксплуатировать, но отнеслись к ним, как к человеческим существам. Таким образом, китайская делегация навела мосты с красноармейцами и объявила себя в оппозиции к практике Семенова мобилизовать и перегруппировывать свои силы в Маньчжурии, а также протестовала против попыток союзников заставить Китай наложить эмбарго на поставку продовольствия в Сибирь.

– Мы хотим, чтобы наши продукты и припасы поступали бы русским рабочим и крестьянам, – сказали они.

То, чему я был свидетелем, – это было формальной (настолько формальной, насколько позволяли фронтовые условия) конференцией, на которой присутствовали делегаты двух национальностей, представлявшие одну треть населения мира. К китайцам обращались на их языке, переводчиком был блистательный двадцатиоднолетний Тунганоги, который, как и Суханов, воплощал в себе молодую революционную Россию. Советскую делегацию возглавлял Краснощекое, проделавший исключительно практические приготовления для сотрудничества, к которому Суханов приложил руку. Он произнес речь, в которой он превознес их братскую встречу под открытым небом, и сказал:

– Китайский и русский народ – это истинные дети природы, не испорченные пороками западной цивилизации, неискушенные в дипломатических обманах и интригах.

Рядом с красногвардейцами во время нашей поездки по фронту мы видели поднимающиеся подразделения Красной армии. Здесь, по крайней мере, это была интернациональная армия, включавшая, что крайне важно, чехов, которые сопротивлялись своим офицерам и вступили в ряды Красной армии.

В целом здесь и на других фронтах семеновские подразделения были отброшены назад, и примерно четыреста чехов сражались в солидарности с большевиками. Там также были корейцы, они грелись у костров и, согласно рапортам, говорили:

– Мы сражаемся сейчас за вашу свободу; когда-нибудь вы будете сражаться с нами против японцев за нашу независимость.

Семенов не был единственным претендентом на лавры Наполеона Сибири; просто он был на данный момент самым дерзким и наглым и заявлял о своих намерениях продвинуться к Уральским горам, а оттуда – в Москву и в Кремль.