Гениталии Истины - Макс Гурин

— Я удовлетворён Вашими объяснениями, товарищ Гитлер! А теперь мне бы хотелось выслушать Вас! — обратился он к Эйлеру, который, как истинный экстрасенс, приосанился двумя мгновеньями раньше.

— Я полагаю, что 29-е мая следует признать удачным днём для начала войны.

— Ну-ка, ну-ка? — Пиночет выдвинул голову вперёд и с видом мыслителя запустил правую руку себе в волосы и озорно захлопал глазами.

— Персональное число этого дня, — продолжал Эйлер, — равняется Шестёрке. Шестёрка с точки зрения многих исследователей является числом Заземления и, так или иначе, имеет отношение к стихии Земли и зодиакально связывается со знаком Тельца, а в еврейской каббале соответствует букве Вав и так же связывается с Тельцом. Шестёрка кратна Двойке, а Двойка — это Энергия, женское начало; в семейных отношениях — это жена и мать; в христианской парадигме — это Бог-сын, то бишь Иисус Христос, а коль скоро речь идёт о Шестёрке, то всё, присущее Двойке, утраивается. Тут уместно вспомнить, что сама по себе Тройка — это не что иное, как результат взаимодействия Единицы, первоимпульса существования, и Двойки, о которой я уже говорил, да и вообще, Тройка — это всегда Результат. Шестёрка же является Тройкой вдвойне, то есть это результат, превосходящий все ожидания, и коль скоро мы говорим о победоносной войне, то победа эта скорей всего будет совершенно на новом, недостижимом ранее уровне. Возвращаясь же к тому, что сама по себе Шестёрка является Числом Заземления и отвечает за склонность к физическому труду и вообще ко всему физическому и, принимая во внимание…

— Господи! — воскликнул Пиночет, — да что ж вы всё принимаете и принимаете в это самое ваше внимание? Вы что все, с ума посходили? Через три недели война — там действовать надо, а не внимать! И как только работать с вами, с внимательными такими?! Так что вы там во что принимаете?

Эйлер молчал. Казалось, он сейчас заплачет.

— Ну-у, давайте уж без обид! — смягчился Пиночет.

— Принимая во внимание… — овладел собой экстрасенс, — принимая во внимание… Принимая… Господи! — чертыхнулся он. — Да всё же ведь просто! Шестёрка — земля — мать-земля, а мать это женщина, а цель нашей войны… Цель нашей войны — раскрытие тайны Вечной Женственности! — выпалил Эйлер.

В кабинете снова воцарилось молчание. Тут-то все и услышали, что под самым потолком всё это время отчаянно жужжит неведомо как проникшая сюда самая настоящая навозная муха, толстая и, как водится, зелёного цвета. Участники собрания безмолвно следили одними глазами за её отчаянным полётом. По всей видимости, это продолжалось бы вечно, если бы Пиночет не выхватил из ящика своего письменного стола парабеллум и не пристрелил бы бедняжку. Впрочем, она и так была обречена, как, собственно, и все без исключения существа, питающиеся фекалиями.

— Эйлер, — наконец нарушил молчание торжествующий Пиночет, — а что вы вообще знаете о войне?

Убедившись, что никто не осмелится что бы то ни было ему отвечать, он заговорил тихо и медленно, будто и в самом деле погрузившись в тяжкие воспоминания:

— Мне было семь лет, когда русские вошли в нашу деревушку Циннобер в северном подберлинье. Когда советская солдатня ворвалась в дом Ауэрбахов, дочь которых, малышка Гретхен, являлась нашей хозяйкой, я, позабытый всеми, валялся в песочнице во дворе, а моя фарфоровая мать лежала в игрушечной коляске, подаренной Гретхен на её пятилетие, случившееся накануне. Как только всё это началось, какой-то мальчишка, не старше двенадцати лет, наверное, сын полка, наступил на меня сапогом. Поэтому последующие три дня я находился без сознания под изрядным слоем песка. Когда меня откопали, всё уже было кончено. Гуттаперчевый Беовульф рассказал мне, что счёл возможным, учитывая мой юный возраст. Мою мать этот самый малолетний гадёныш, сын полка, заиграл до такой степени, что у неё откололась правая ножка. Он пытался выколоть ей глаза, но сломал об них булавку. Фарфор — это ведь вам не пластмасса! В самый разгар этого издевательства его заметил какой-то русский капитан. Он отнял у сына полка мою мать, и спрятал её к себе в вещмешок. Мы так никогда больше и не увиделись с ней. Говорят, что этот капитан увёз её в Россию и подарил там какой-то умной Маше, которая наверняка в скором времени окончательно разбила её. Ведь аккуратность не в характере русских. В наш последний разговор мать сказала мне одну вещь, которую я никогда не забуду… Самое главное, сынок, сказала она, это всегда оставаться мужчиной. Что бы ни случилось! Помни об этом. Главное всегда оставаться мужчиной. И неважно, чем наполнены твои штаны.

Пиночет замолчал. Все присутствующие как по команде расстегнули верхние пуговицы своих жёлтых мундиров, и каждый из них глубоко вздохнул. Они молчали около трёх минут, пока экстрасенс не решился сказать правду.

Товарищ Пиночет, есть ещё одно обстоятельство, говорящее за то, что начинать надо двадцать девятого.

Все вопросительно уставились на Эйлера и запустили руки себе в волосы.

— 29-го мая, — продолжал он, — произойдёт мистически важное событие, касающееся Вани и всего клана Лебедевых. Но… для подстраховки нужно исправить кое-что в феврале.

— 61-й кабинет в Вашем распоряжении. — сказал после некоторого раздумья Пиночет и сразу продолжил, — Я предлагаю считать 29-е мая окончательно принятой датой начала нашего наступления, а обсуждения — на этом законченными. Гитлер, когда будет готова к заброске ваша диверсионная группа?

— Уже готова, товарищ Пиночет! — похвастался Гитлер.

— Кто будет руководить ею на месте?

— Поручик Чингачгук, товарищ Пиночет! Опытнейший террорист, кадровый офицер, отлично зарекомендовавший себя в пражском лунапарке.

— Я хочу, чтобы он пришёл прямо сейчас. Остальные могут быть свободны! — завершил заседание Пиночет.

Уже через три минуты в двери его кабинета входил высокий статный индеец с длинной трубкой в зубах, на вид лет двадцати пяти. «Роскошный парень!» — отметил про себя Пиночет.

— Здравия желаю! — гаркнул Чингачгук, не выпуская изо рта трубки.

— Здравствуй-здравствуй, малыш… Я вызвал тебя, чтобы услышать, как понимаешь цели этой священной войны лично ты.

Чингачгук опустился на ковёр и задумался, постепенно исчезая в клубах табачного дыма. Пиночет не торопил его. Фильмы с участием Дина Рида научили его уважению к индейцам и их образу мыслей.

— Есть в небе орлы и кондоры, — заговорил наконец Чингачгук со свойственным его народу достоинством неторопливой речи, — но есть и воробьи и синицы; есть в море киты и дельфины, но есть и лосось и селёдка; есть небо и есть земля, и это не одно и то же, хоть и немыслимы они друг без друга; есть океаны, но есть пруды и озёра, хотя водой являются и те и другие. Так и целью любой войны от начала времён является достижение неограниченной власти над женщинами противника, ибо когда женщина противника становится нашей женщиной она перестаёт быть женой и матерью наших противников, но становится нашей женой и матерью наших потомков. Старая индейская мудрость гласит: «Познай женщину своего врага, и ты познаешь себя. Познай женщину своего друга, и ты поймёшь, кто твой враг». В германской национальной традиции — это всё та же борьба за овладение Святым Граалем.

Пиночет расплылся в блаженной улыбке и даже как-то подсполз под стол.

— У тебя вкусные мысли, малыш! — сказал он и дважды хлопнул в ладоши. — К завтрашнему утру ты и твои люди должны занять свои места в Центральном Универсаме. Валерий Лебедев будет в отделе игрушек в районе полудня. Ошибка недопустима. Купить должны именно вас!

Чингачгук начал медленно, словно вылетающий из бутылки джин, подниматься с ковра. Затем он взял под козырёк и двинулся к выходу. «Я верю в тебя, малыш!» — донеслось до него, когда он уже взялся за ручку двери.

21

Сима шла по тёмному переулку от Тяпы к себе домой. Шла не просто так, а безмерно радуясь тому обстоятельству, что, как ей казалось, у неё наконец появились веские основания для самоуважения. С чего она это взяла — яснее ясного. Это Тяпа ей насвистела про то и про это и как следует поступать, чтобы любимый мужчина то-то и то-то. То есть про «кнут и пряник»; про то, что надо быть независимой и смотреть на всё с позиции, как лучше тебе самой; что надо быть лакомством, дорогим подарком, вознаграждением за упорную мужественность; ну и прочую бабскую чепуху.

И вдруг Симе показалось, что всё это чушь. И то, что говорила ей Тяпа, и то, что она сама сто раз слышала от подруг, а уж о том, чему её всё детство учила мама, надо вообще забыть и считать весь этот бред нелепым сном, недоразумением и курьёзом. «Да мало ли какие мысли приходят в голову тем, кто, в сушности, и жизни-то настоящей в глаза не видел; кому просто и тупо повезло, а ещё более глупые существа поспешили проникнуться к ним уважением, потому что испытывать хоть к кому-либо чувство глубоко уважения их органическая потребность! Это же свойственно всем отпетым тупицам в той же степени, в какой разного рода „умникам“, не нюхавшим пороху, свойственна врождённая наглость, которая, впрочем, как известно, берёт города!» — неожиданно подумала Сима.