Ковчег для Кареглазки (СИ) - Наседкин Евгений

В полумраке спортзала было тихо. Я быстро преодолел расстояние от двери до баскетбольного кольца, где лежала Танюша. Она была плоха, но жива, слава Богу. Рядом была Марина. Я привел сестру в чувство, дал ей нитроглицерин.

— Где ты был?! — глаза Марины округлились. — Откуда у тебя лекарства?

Я приложил палец к губам, не желая привлекать внимание.

— Тише… мне пришлось выйти, — прошептал я.

Марина выглядела испуганной и восхищенной одновременно. В ее понимании, я был героем, рискнувшим покинуть убежище после заката. Вообще, она меня превозносила.

— Галина Ивановна накапала ей корвалола, где-то нашла, — сказала девушка, и будто невзначай прикоснулась плечом, одновременно проведя рукой по моему бедру. Наверное, ей хотелось близости, так мне показалось. Последнее время, после того как Латышев подробно рассказал о потребности женщин в физической близости, и последствиях отсутствия оной, Марина стала больше приставать ко мне. В свои 20 она страшно боялась заболеть по-женски, и тем более, раком. Вообще, я думаю, что в ее голове уже созрела мысль о необходимости беременности. Сейчас ее останавливал слишком большой риск — выжить с младенцем было бы невозможно.

— Ты пропустил мясо, — сообщила Марина. — Но у меня осталось немного гороха.

Собачье мясо… Я не был любителем таких блюд, однако меню не могло похвастаться разнообразием. Нужно было выживать, и все же мой организм зачастую отвергал пищу, которая казалась ему мерзкой. А вот консервированный горошек… Я посмотрел на ее тарелку, в которой осталось немного. Желудок заурчал, а рот наполнился слюной, не позволяя отказаться от предложения. Беда бедой, а еда едой.

Челюсть болела и, кажется, подпухла, поэтому прием еды прошел не так гладко, как хотелось бы. Гадский кавказец!

— Проведи меня в туалет, пожалуйста, — попросила Марина через минуту, когда я доел горошек.

Мне было не до того, но в этот момент я увидел взгляд Латышева. Он приподнялся с ватников и испепелял меня своей злостью телепатически. Мой главный враг. И он убил бы меня при первой возможности — изощренно и мучительно. Почему? Догадайтесь с трех раз. Официальным триггером нашего раздора стала Марина — единственная в группе детородная и свободная женская особь.

Если бы Марины не было, то ее стоило бы придумать. Невысокая, худосочная, с впалыми грудками и с весьма странной фигурой — квадратное туловище с маленькой головой на короткой шее, а ноги — длиннющие и кривые настолько, что кажется, они начинают расходиться в стороны еще там, где заканчивается лобок. Землистые, вечно грязные волосы, мутные зеленоватые глаза и обильные бурые конопушки, тонкий и гундосый голосок, похожий на мышиный писк… она напоминает мне робота из экранизаций Кира Булычева, но все равно, что-то в ней есть сексуальное. Рак на безрыбье? Не знаю… главное, что она безотказна — и что еще нужно для популярности?

Думаю даже, что Марина понимала, в чем ее ценность, и для чего она родилась. Мужчин она познала еще до того, как была спасена соцслужбой от непутевой матери и оказалась в интернате — в аккурат перед Мадурайским инцидентом. А после Вспышки она два года выживала, как могла, получая защиту и пропитание взамен на эякулят в родовых путях.

Потом она встретилась с ублюдками и переспала со всеми, кроме женатого Калугина (а не врет ли Толя?) и пенсионера Иваныча. Щербинин утверждал, что старый пердун тоже что-то пытался — но не смог. А затем Марина стала марионеткой Сильвестра.

Кажется, это была моя третья ночь с ублюдками… когда я понял, куда попал. Коварный замысел Сильвестра заключался в том, что Марина меня совратит, а он получит сатисфакцию — мою сестру, на которую уже положил глаз. Девчонка действительно меня соблазнила, Латыш устроил скандал, но я отказался отдать ему Танюшу. Старый извращенец и моя чахлая сестренка? Вот уж нет. Именно тогда Селя избил меня, а я вогнал ему в плечо вилку. А когда Калугин прекратил побоище, Марина вдруг отказалась быть с Сильвестром.

К сожалению, лишь потом я понял, какого врага себе нажил. Но, это не повод демонстрировать страх. Поэтому, я взглянул в черные глаза Латыша, ухмыльнулся и подмигнул ему.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— Окей, детка, — ответил я Марине, и мы вышли в дверь, покрытую облупленной синей краской.

Там я закурил, и удовлетворил ее желание.

****

Огонь почти дожрал аптеку на улице Ленина, 44 и теперь перекидывался на соседние здания. Наконец он добрался до этого города, и сожжет его без остатка! Как многие перед этим, как все — когда-нибудь потом. Огонь — свирепая стихия, а люди давно не ублажали прожорливого Молоха.

Горин волновался больше, чем в лесу, беспрестанно растирая пальцы. Вертолет посадили посреди улицы и, несмотря на выстроенную фалангу пехотинцев, чувства безопасности у него не было. Это усугублялось и найденными останками Мчатряна. Сомневаться не приходилось — подтаявшая грязь была забрызгана кровью, рядом валялась трахея, армейская форма превратилась в клочья, а в куче всего, что не было съедено тварью, были обнаружены жетон майора и армейские часы. Перед пожарищем остались следы: босые, похожие на человеческие, но с более широкими ступнями и длинными пальцами — следы морфов. И рядом — человеческие в обуви. И даже следы животного: одичавшей собаки или волка.

— Я больше не пробуду здесь и пяти минут, — сообщил полковник жене. — Мы не сможем войти в эти здания и осмотреть их. Мы не можем потушить огонь. Мы не пожарные.

Крылова рассеянно кивнула — сейчас ее мысли были далеко. Артур погиб. Ковчега не было. Да, Илья прав, сейчас они не попадут в дом… хотя там могут быть зацепки.

— Я прилечу сюда завтра, — она исподлобья посмотрела на мужа. — Я не могу сдаться.

Горин промолчал, с отвращением поглядывая, как Сидоров сгребает останки майора в большой пластиковый пакет. Затем он заорал:

— Пацаны, возвращаемся! Держим строй! Ерёмин… Олег, ТВОЮ МАТЬ, чему тебя учили!? Дурь должна быть там, где она должна быть — а не там, где она есть!

Лена по дороге к вертолету замерла, увидев в грязи знакомый узор. След. Ботинки с саламандрой на подошве.

Это меняло все. Если кто-то помог Мчатряну умереть, значит, кто-то заполучил Ковчег. Она почувствовала, как пульсирует вена на лбу.

****

Я снова пытался открыть кейс. Безуспешно. Это неумолимо приближало мои расшатанные нервы к варварскому вскрытию — которого, в то же время, я опасался. Я не мог позволить себе шуметь.

Это проблема. Если я не смогу достать содержимое дипломата и положить в рюкзак, то придется идти с ним — а это как будто ехать по средневековому Мурому на бугатти с мигалками. Ярко-красный кейс вызовет много вопросов. А учитывая, что «артефактом» интересуются монахи с бронебойными пулеметами — то мне грозила постоянная опасность, пока дипломат будет у меня.

Размышляя над решением дилеммы, я снова отвлекся на фотографию с блондинкой. Хороша ведь, чертовка! В голову пришли слова и рифмы. Я достал из рюкзака тетрадь с ручкой, и записал то, что получилось: коряво, конечно, но для этого уродливого мира даже такие строки — ляпота…

Что за вечер? Ночь безумна…

Вдруг! Смотрю в твои глаза.

Я в тебя влюблен по уши,

Мое сердце — твой вокзал…

Знаете, с детства мне хотелось писать. Самовыражаться, что ли. Наверное, это рвалось наружу наследственное, полученное в генах от отца-журналиста. И сначала родители умилялись моим опусам, хотя, естественно, в них не было ничего выдающегося. А спустя время, после того, как отца вышвырнули из редакции, а он вконец спился, я получил от него удар в спину. Он стал насмехаться над моими сочинениями, видимо, таким образом компенсируя горечь своих неудач, и самоутверждаясь за счет малолетнего сыночка. Конечно, это ведь он великий писака — не я.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Семейным мемом стала строка из моего стихотворения, изначально не имевшая смысловой нагрузки. Когда хотелось поржать, батя произносил нараспев: «На Марсе снова дождь со снегом…». В каких-то необъяснимых ситуациях констатировал — «На Марсе снова — дождь со снегом!». Или задавал риторический вопрос. Короче, понятно… для красного словца не пожалею и отца — с точностью наоборот.